Мнения современников, историков, кавказоведов разделились. Одни считают, что Шамиль предал идею Имамата, сдавшись «в плен». Другие не знают, чем оправдать решение имама Шамиля.
Стереотип царской пропаганды о завершении Кавказской войны и сейчас господствует в умах и сознании современников, вызывает недоумение и вопрос у здравомыслящих: почему сам факт «пленения» Шамиля никем не оспаривается?
Истинные обстоятельства примирения горцев Кавказа и России замалчиваются, уступая место победным реляциям императорской России.
При всех вольных толкованиях исторических событий заключение мира между Шамилем и Россией невозможно показать как «пленение» Шамиля. Нельзя переписать и замолчать историю с признанием заслуг, деятельности, жизни, подвигов имама Шамиля, который, несмотря на двадцатипятилетнюю кровопролитную войну, не стал врагом народа русского.
«Пленение» Шамиля не имело места, так как объективно не соответствовало реальным событиям. Оно было изначально неприемлемо для Шамиля – с однозначным отрицательным ответом, Шамиль всегда с честью выходил из безвыходных ситуаций и продолжал борьбу.
Шамиль укрылся в Гунибе с 400 мюридами и четырьмя пушками.
С 10 по 19 августа царские войска безуспешно осаждали Гуниб. В операции участвовали до 40 000 хорошо вооруженных солдат. Штурмовать Гуниб – природную крепость – было невозможно даже при таком численном перевесе: в узких горных проходах один мюрид, с детства приученный к ведению боя в таких условиях, мог справиться с любым количеством противников.
Кавказская война – самая долгая война из всех, какую когда-либо вела Россия.
Боевые потери русских в Кавказской войне составили 96 тысяч 275 человек, в том числе 4 050 офицеров и 13 генералов. Небоевые – как минимум втрое больше. Война совершенно расстроила финансы империи, поставила Россию на грань банкротства.
На заключение мира было высочайшее распоряжение императора. В собственноручном письме от 28 июля государь писал: «Примирение с Шамилем было бы самым блестящим завершением оказанных уже князем Барятинским великих заслуг».
Александр II понимал, что жестокая расправа с Шамилем может привести к непримиримой вражде народов гор с Россией. Царю было выгоднее всяческими заботами и вниманием к Шамилю умерить неприязнь горцев к самодержавию.
Шамиль не разделил участи Пугачева, декабристов, Шевченко и других только потому, что он не был классовым противником внутри государства, а был именно военным противником. И в то же время духовным и политическим вождем народов, неподвластных царизму».
Барятинский, исполняя повеление императора, сам прекрасно осознавал: никакие штурмы, осады и даже убийство Шамиля не приведут к окончанию войны. Единственная возможность закончить, прекратить Кавказскую войну – заключить мирный договор с Шамилем.
Любой другой вариант был неприемлем для России: разгром горцев в Гунибе, пленение Шамиля, смерть Шамиля не означали окончание Кавказской войны, которая могла начаться и началась бы с еще большей ожесточенностью и сопротивлением в случае поражения или гибели Шамиля.
«Железный» канцлер А. М. Горчаков писал Барятинскому:
«Дорогой князь!
…Если бы Вы дали нам мир на Кавказе, Россия приобрела бы сразу одним этим обстоятельством в десять раз больше веса в совещаниях Европы, достигнув этого без жертв кровью и деньгами. Во всех отношениях момент этот чрезвычайно важен для нас, дорогой князь. Никто не призван оказать России большую услугу, как та, которая представляется теперь Вам. История открывает Вам одну из лучших страниц.
Да вдохновит Вас Бог.
26 июля 1859 г.».

Сам князь Барятинский находил желательным покончить с Шамилем мирным соглашением, хотя бы на самых льготных для него условиях.
Утром 19 августа командующий Кавказской армией Барятинский предпринял первую попытку к заключению мира с Шамилем.
«После того как мы водворились на Гунибе, сюда прибыли для переговоров о мире с Шамилем полк. Лазарев, Даниель-бек Елисуйский и несколько человек из бывших наибов имама».
«…парламентеры были встречены пушечными выстрелами, однако приняты Шамилем.
…Шамиль велел отвечать князю: «Гуниб-даг высок, Аллах еще выше, а ты внизу, сабля наострена и рука готова!».
«…ответ получен чрезвычайно дерзкий: «Мы не просим у вас мира и никогда с вами не помиримся; мы просили только свободного пропуска на заявленных нами условиях; если последует на это согласие, то хорошо; если ж нет, то возлагаем надежды на всемогущего Бога. Сабля заострена и рука готова!»
Таким образом, переговоры оказались бесплодными; надежды наши на мирную развязку исчезли».
Шамиль сдаваться не собирался и, несмотря на малое количество защитников Гуниба, был абсолютно уверен в своем превосходстве. Переговоры о мире продолжались с 19 по 22 августа. Шамиль отказался вести переговоры о мире с Лазаревым и Даниял-беком, подозревая их в обмане. Гуниб был хорошо укреплен, и Шамиль мог успешно удерживать его, несмотря на численное превосходство русских войск.
Это явилось полной неожиданностью для Барятинского, который уже праздновал заключение мира, окончание Кавказской войны, сочинял победные реляции императору Александру II ко дню коронации (26 августа 1856 г.), предвкушал славу, почести и награды. Русские войска готовились к продолжительной осаде.
Генерал Барятинский поднялся на Гуниб 25 августа 1859 года. Было около 5 часов пополудни. Не доезжая с версту до селения, сошел с коня и сел на лежавший близ дороги камень, приказал своим генералам прекратить наступление и вторично приступить к переговорам.
«…со стороны имама к русским послали Юнуса Чиркеевского и Хаджи-Али Чохского… Они оба удалились… Затем Юнус вернулся к нам, а Хаджи-Али остался у русских. Юнус принес известие о том, что русские хотят, чтобы имам прибыл к сардару для устных переговоров с ним и чтобы он сообщил ему о своем положении и пожеланиях и, в свою очередь, узнал о положении дел у русских».

Переговоры продолжались более двух часов. 25 августа 1859 года на закате солнца в восьмом часу вечера Шамиль во главе конного отряда в 40–50 вооруженных мюридов выехал из Гуниба и направился к березовой роще, где его ожидал Барятинский.
«…между домами показалась густая вереница людей. Это был Шамиль, окруженный сорока мюридами, вооруженными с ног до головы, дикими, готовыми на все молодцами» .
«[Шамиль]…вооружен шашкой, кинжалом, один пистолет за поясом сзади, другой в чехле спереди».
А. Зиссерман, газета «Кавказ» от 17 сент. 1859 г.

Если объективно оценивать происходящие события, нужно с уверенностью констатировать, что Шамиль, вооруженный кинжалом, шашкой, пистолетами, гордо шествовал на переговоры с Барятинским о заключении мира как полноправный, наделенный полномочиями предводитель горцев, а не сдаваться в плен. Вынужденный отказ Шамиля от сражения, продолжения войны, заключение мира на почетных взаимовыгодных условиях не может расцениваться как сдача в плен и арест.
«Первый встретил Шамиля барон Врангель. Он, протянув ему руку, сказал: «До сих пор мы были врагами, теперь же будем друзьями».
«Князь Барятинский предстал перед Шамилем не как грозный и тщеславный победитель горцев, а как равный ему воин, наделенный властью императора».
Во время предварительных переговоров и в присутствии Шамиля Барятинский, генералы и приближенные оказывали ему почести и уважение во всем. «Дипломатический протокол» соответствовал отношениям между сторонами при заключении мира, а не захвате, сдаче в плен. Шамиль был спокоен и держался с достоинством.
Миф о пленении Шамиля – политический трюк царской военной пропаганды.
Заданный первыми газетными публикациями уничижительный для Шамиля и горцев дискурс – «плен» – без малейших попыток подкрепить измышления реальными документами, свидетельствами горцев и самого Шамиля, под недремлющим оком цензуры, обильно тиражировался и цитировался в трудах «мародеров»-историков второй половины XIX – начала XX века, выполнявших этот «социальный заказ», – В. Потто, М. Чичаговой, А. Калинина, Н. Кровякова, П. Алферьева, Н. Дубровина, А. Берже, С. Эсадзе, А. Зиссермана.
Но невозможно согрешить против правды и истины. У всех непроизвольно присутствуют фразы «мир», «мирные переговоры».
«Всего за месяц до падения Гуниба, получив сведения о возможности заключения мира с Шамилем, военный министр и сам Александр II с радостью ухватились за эту надежду.
…военный министр писал Барятинскому, что заключение мира с Шамилем весьма желательно и с удовлетворением будет встречено в Петербурге» .
Что действительно происходило в течение нескольких минут переговоров Шамиля с Барятинским, что сказал наместник и что ответил ему Шамиль – пока загадка истории.
«Объяснение было очень непродолжительно: минуты две, много три. Начальник объявил Шамилю, что он должен ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения» .
Правда истории заключается в том, что никакие мифические, надуманные, пространные, высокопарные монологи и ультиматумы Барятинского, с пафосом предоставляемые царской пропагандой, и якобы «невразумительные» ответы Шамиля не могли происходить как реальное событие из-за ограниченности времени (наступала ночь).
Шамиль не говорил по-русски, Барятинский – по-аварски. Переводчик – полковник Алибек Пензулаев – был родом из кумыкского селения Аксай. Обстоятельства переговоров, диалоги и даже слова остались тайной.

Сам факт выхода Шамиля из укрепления Гуниб является однозначным ответом и согласием на заключение мира. К моменту прибытия Шамиля к князю Барятинскому вопрос о заключении мира главнокомандующим был решен, а условия Шамиля и Барятинского были известны по ряду предшествующих переговоров. Оставалось только при встрече зафиксировать взаимное согласие сторон.
Не было пленения и мюридов Шамиля.
«…полковник Лазарев, как начальник вновь покоренного края, в продолжение получаса роздал всем мюридам билеты (на билетах означались только имя и фамилия отпускаемого, прикладывалась очень уважаемая горцами печать начальника) на свободное жительство, приказав немедленно разойтись с семействами в свои аулы».
В. Филиппов. «Несколько слов о взятии Гуниба и пленении Шамиля (Темир-Хан-Шура, 29-го ноября 1865 года). После мюриды спокойно, во всеоружии, с развевающимися знаменами спустились с Гуниба, разошлись и дальнейшим преследованиям не подверглись.
Мирные переговоры предполагают доверие между сторонами, но не предполагают вероломства, насилия, разоружения, помещения в тюрьму, заключения под стражу. Шамиль выступал равной стороной в переговорах, и его слово было решающим в условиях заключения мира, свободным волеизъявлением по условиям мирного договора. Шамиль никогда не согласился бы на плен, каким бы он ни был – позорным или почетным.
У Шамиля был только один выбор и три возможности. Для Шамиля, духовного властелина мусульман, смерть в бою – избавление от земных страданий и тягот, а учитывая его освещенную Пророком героическую и праведную жизнь истинного мусульманина, – бессмертие и прямой путь в рай. Смерть в бою – Слава, Величие, Высшая Честь и Доблесть. Шамиль имел 19 ран холодным оружием и три раны пулевых; одна русская пуля так и осталась в нем навсегда и похоронена вместе с ним.
Можно было попытаться уйти из окружения, как не раз удавалось, скрыться для продолжения борьбы и вновь поднять знамя ислама на священную борьбу. Но Шамиль понимал, что горцы Дагестана и Чечни обескровлены войной и дальнейшее сопротивление могло привести к физическому уничтожению населения.
Заключение мира с Россией. Это был самый трудный и ответственный выбор Шамиля – его не однажды обманывали при подписании мирных договоренностей, но в данном случае слишком много было поставлено на карту. Шамиль не мог не понимать всей ответственности перед историей, перед собственным народом и перед Всевышним. Шамиль долго думал, чтобы принять правильное решение, в молитвах обращался к Всевышнему. И ему было ниспослано откровение: его жизненный путь не окончен, он – избранник, ему дарована Всевышним власть – заключить мир с Россией.
Благодаря полководческой деятельности и цивилизаторской миссии Шамиля царская Россия убедилась: горцы – не дикари и «туземцы», а гордый, свободолюбивый народ, который нужно уважать и с которым нужно считаться. Именно на таком взаимоприемлемом фундаменте Шамиль заключил мир с Барятинским и закончил войну.
Это решение Шамиля позволило спасти народы Дагестана и Чечни от полного истребления, переселения в Турцию, как это произошло с черкесами, сохранить генофонд Чечни и Дагестана.
Всевышний вознаградил имама Шамиля – он похоронен на священном кладбище Бакия в Медине рядом с дядей Пророка (мир ему и благословение) Абасом.
После присоединения Кавказа тысячи представителей русской элиты, научной и творческой интеллигенции – учителя, врачи, геологи, профессионалы-специалисты – были направлены в гущу местного населения – горцев – для создания и строительства школ, учебных заведений, больниц, общественных, культурных, гуманитарных учреждений, развития промышленности, сельского хозяйства.
Эта политика царского правительства стала мощным интегратором горцев в единую государственную и со-циокультурную общность России. Большую роль в просвещении и образовании горцев сыграли светские школы, классические и реальные гимназии, которые сближали горских и русских детей.
Мы до сих пор пожинаем плоды этого подвижничества, братства, самопожертвования, любви к ближнему и благодарной памяти горцев Кавказа к русским. В 2006 г. в столице Дагестана Махачкале установлен памятник русской учительнице. Дети местной знати и простые горцы принимались в самые престижные университеты и высшие учебные заведения России, Москвы, Санкт-Петербурга, интегрировались, достигали успехов, почестей и уважения.
Это «способствовало осознанию ими себя подданными России, формированию чувства причастности к жизни Империи, признанию России своей Родиной».

7 сентября (25 августа по старому стилю) будет очередная годовщина события, о котором, не в пример событиям более выдающимся, знает, или как будто знает любой дагестанец. Речь идёт о годовщине пленения имама Шамиля на Гунибе.

Что и говорить, тема, несказанно обросшая всевозможными мифами и кому-то даже порядком надоевшая. Одни любят Шамиля только за «сдачу в плен», другие за это же ненавидят. Одни, вспоминают героический конец, основательно позабытого у нас, имама Гази-Мухаммада , язвительно попрекая: «Как мог Шамиль после тридцати лет войны (1829-1859 гг.) сдаться в плен, предав идею имамата?». Другие при мысли о Гунибе растерянно краснеют, не зная чем оправдать «поступок имама». Но вызывает удивление, что сам «факт» сдачи в плен ни кем не оспаривается. И это в то время, когда сами устои российской, да и мировой истории, активно пересматриваются, а то и прямо деформируются такими течениями как Новая хронология и Новая география.

Причина же повышенной щекотливости пересмотра этих событий, разумеется, в излишней политизированности личности имама Шамиля. К сожалению, доставшейся нам в наследство от советской эпохи: когда он был «хорошим» (1917-1934 гг.); «ухудшился» (1934-1941 гг.); для поднятия патриотизма на время войны «улучшился» (1941-1947 гг.); стал «совсем плохим» (1950-1956 гг.); и вновь стал потихоньку «улучшаться» (с 1956 г.), хотя тем, кто благожелательно отзывался о Шамиле, так и не удалось победить вплоть до развала СССР.

Что касается дня сегодняшнего то, несмотря на обилие разнообразной литературы о Шамиле, и растущий интерес молодёжи к своей истории, наиболее важные вехи, и в том числе пленение Шамиля, в научном смысле, обходятся стороной, уступая место всевозможным малограмотным спекуляциям. Например, в увидевшем свет несколько лет назад двухтомном академическом издании «История Дагестана с древнейших времён до наших дней», попросту отсутствуют события с 1851 по 1860 год. Таким образом, если перенестись в «мир науки» мы будем вынуждены декламировать: «В зловещей тишине стоит Гуниб. И в три кольца он намертво оцеплен».

Пожалуй, мало кто в Дагестане, особенно среди молодёжи не слышал этих слов о Гунибе, из одноимённой песни известного чеченского барда Тимура Муцураева , в своих песнях проповедующего идею священной войны. Тема сдачи имама Шамиля на Гунибе звучит в целом ряде его песен («Гуниб», «Байсонгур», «О Русь, забудь былую славу» и др.), которые доносятся до нас из окон проезжающих автомобилей, жилых домов, магазинов звукозаписи и т.д., играя значительную роль в формировании исторических представлений молодёжи Дагестана. Поэтому мы попытаемся, оперируя достоверными свидетельствами участников тех событий и фактами не вызывающими сомнений, восстановить картину произошедшего. И хотя мы опустили подробное изложение трудных переговоров предшествовавших штурму Гуниба, можно утверждать, что Шамиль собирался биться до конца, и уж точно «раньше времени» не сдавался.

Что касается часто звучащих упрёков, проводящих параллели с героической смертью первого имама Гази-Мухаммада, то они совершенно несерьёзны, потому что требовать от немолодого мужчины шестидесяти трёх лет, пол жизни проведшего в перманентных боевых действиях, повторить собственный трюк проделанный им в 35 лет и с меньшим успехом проделанный Гази-Мухаммадом в 37 лет, это слишком. Да и расположение сил, на этот раз, сложилось для Шамиля куда менее удачно: если тогда в 1832 году окружённые в высокой башне, они выпрыгивали на голову наступающих русских войск, то теперь имам находился в импровизированной мечети-полуземлянке, а русские войска сомкнутым строем стояли вкруг неё «на расстоянии пистолетного выстрела».

В этой связи, идея прорыва сквозь стену из осаждающих, тридцати мюридов-чеченцев во главе с одноруким и одноглазым Байсонгуром Беноевским , воспетая Т. Муцураевым, выглядит ещё менее убедительно. И не только потому, что от многонационального контингента защитников Гуниба на момент пленения осталось в живых, всего 40 человек вместе с Шамилем, а потому, что кроме, разве что самого Байсонгура, не обнаруживаемого впрочем, по письменным источникам, чеченцев на Гунибе не было вовсе. Так Мухаммад Тахир ал-Карахи в одном из пунктов, последней (84) главы своего труда, озаглавленном «чеченец-единоверец», сообщает: «Из всех чеченцев только один не покинул имама и сопровождал его в Нагорный Дагестан». Вероятно, это был неукротимый Беноевский наиб Байсонгур, но, к сожалению, ал-Карахи не называет его имени, и мы не сможем узнать, был ли этот чеченец на Гунибе или нет.

Наконец, прорываться с Гуниба было попросту не куда, так как Чечня была фактически завоёвана ещё в 1858 году (последний оплот имама в Ичкерии — Ведено пал в апреле 1859 года), да и незачем, поскольку после пленения имама Шамиля никто их уже не ловил, и оставшиеся мюриды спокойно, во всеоружии и с развевающимися знамёнами спустились и разошлись с Гуниб-горы, как это прекрасно видно на картине очевидца событий Теодора Горшельта «Спуск мюридов с Гуниба». Преследованиям подверглись только русские, перешедших на сторону Шамиля: таких на Гунибе оказалось 30 человек — многие приняли ислам и погибли в бою, лишь 8 из них попали в плен и были обезглавлены как «изменники» православия, самодержавия и своей народности. Лишь один, не имеющий отношения к Байсонгуру, эпизод, обнаруженный нами у Хаджи-Али Чохского в его «Сказание очевидца о Шамиле и его современниках», мог послужить материалом для вышеуказанной песни: «Шамиль выехал из селения в сопровождении пеших мюридов. Увидев его, все войска, которые находились вокруг селения, закричали: «Ура!». Шамиль повернул в селение, думая, что его обманут. Но один, из числа мюридов, Мухаммад Худайнат-оглы Гоцатлинский , сказал Шамилю: «Если ты побежишь, то этим не спасёшься; лучше давай я убью сейчас Лазарева , и начнем последний газават». В это время впереди русских отдельно стоял полковник Лазарев, который, заметив нас, сказал: «Куда вы возвращаетесь?! Не бойтесь!»… После того я уже не видал ни Шамиля, ни главнокомандующего. Таким образом, я был посредником при заключении мира… Все имение наше было разграблено милиционерами, так что даже иголки не осталось… Я еще не видел большего несчастья, как в день заключения мира…»

И всё равно, скажет неугомонный читатель, если не спастись, Шамиль мог хотя бы героически погибнуть, кинувшись на врага. С чем? — спросим мы в ответ. Как рассказывает нам наиб Инкачилав Дибир : «В окруженной мечети я застал до 40 мужчин и до 20 вооруженных женщин. Это был весь (оставшийся после сражения) боевой элемент аула. Шамиль стоял между ними с заткнутыми за пояс полами черкески». Имам, обратившись к сподвижникам, даже просит и даёт разрешение убить себя кинжалом. В этой связи уместно вспомнить слова Хайдарбека Геничутлинского : «В это время повелитель неверных отдал приказ подчиненным ему нечестивым главарям, чтобы они непрерывно и неотступно действовали против вождя правоверных Шамиля: пока либо сами не захватят его в плен, либо не перемрут от его руки, все до единого. Проклятый сардар, собрав свои войска, повел их в перёд. Они были столь многочисленны, что мусульманам перед ними было явно не устоять».

Выбежать с саблей и кинжалом? На многотысячный строй мечтающих разбогатеть солдат, которым князь Барятинский уже пообещал 10 000 рублей за поимку живого имама, известного всем и по одежде и в лицо? Даже если, размахивая саблей и кинжалом, имам убил бы первого и второго из приблизившихся русских солдат, третий и четвёртый просто подхватили бы старого имама под руки и вынесли с поля, разделив затем обещанное вознаграждение. Наконец возникает вопрос: умереть? Но ради чего? В Гимрах или Ахульго, он понимал, что вся борьба впереди, а сейчас, в августе 1859 г., ситуация коренным образом отличалась от ситуации лета 1839 г. и тем более осени 1832 г. Его все покинули, точнее, предали, он остался почти один. Умереть на радость предателям?

Ну, если и после этого у упёртого читателя остались вопросы, то хочется просто посоветовать таковому, представить себя осаждённым большой армией в маленькой сельской мечети, но не с автоматом или гранатами, как обычно у нас бывает, а с ножом, причём каждый из осаждающих мечтает взять его живым.

Пока «упёртый читатель», представляет себя в роли Рэмбо , остальным предлагаю рассмотреть более важную и запутанную проблему, доселе почему-то не привлекавшую внимание учёных-исследователей. Был ли совершён А.И. Барятинским , столь часто упоминаемый в местных хрониках, обман и если был, то с какой целью и последствиями для современности? Например, историк начала 20 века Хайдарбек Геничутлинский пишет «После того, как повелитель правоверных Шамиль оказался в руках у кафиров, их проклятый сардар (главнокомандующий А.И.Барятинский) допустил вероломный обман. Изменив уговору, он отправил Шамиля вместе с его семьей в ссылку в Россию». Такое заявление сподвижника Шамиля обычно не принималось историками в расчет, дескать, «оно тенденциозно, продиктовано обидой и озлоблением на победившего врага, и не имеет подтверждения в русских архивных документах».

Все знают, что после взятия Гуниба А.И. Барятинский проявлял подчёркнутое внимание к своему пленнику и его домочадцам, понимая, что в памяти потомков он останется, прежде всего, как человек, пленивший Шамиля, то есть он смотрел на себя из будущего. Резонно предположить, что этот взгляд на происходящее возник у главнокомандующего не в день штурма, а хотя бы немного раньше.

Ещё в начале августа 1859 года, больной, только что после приступа подагры, наместник Кавказа князь Барятинский, садится в Тифлисе на коня и, едва держась в седле, срочно догоняет действующие внутри Дагестана войска. Взволнованный столь широко развернувшимся успехом операций, веря и не веря в скорый конец войны и всё время боясь, чтобы она не закончилась без него. По трупам солдат и мюридов, взбирается А.И. Барятинский на Гуниб, и со словами «Кончайте скорее!», как на трон, садится на широкий камень в конце берёзовой рощи. Поэтому в поведении А.И. Барятинского, как после, так и до штурма Гуниба не следует искать случайных поступков. Он старательно подражает Цезарю, пленившему в Алезии, вождя галльского сопротивления, национального героя Франции, Верцынгеторига , а художник Теодор Горшельт должен лишь закрепить это сходство на холсте.

Именно, исходя из этого, мы сегодня можем утверждать, что слова Хайдарбека Геничутлинского, подтверждаются, и не только свидетельствами таких же «туземцев», а столь вожделенным для современных историков русским архивным документом, исходящим непосредственно от самого А.И. Барятинского, накануне штурма Гуниб-горы.

«ПИСЬМО НАМЕСТНИКА КАВКАЗА И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО КАВКАЗСКОЙ АРМИЕЙ ГЕНЕРАЛА ОТ ИНФАНТЕРИИ А.И. БАРЯТИНСКОГО ЖИТЕЛЯМ ДАГЕСТАНА 24 августа 1859 г. Вся Чечня и Дагестан ныне покорились державе российского императора, и только один Шамиль лично упорствует в сопротивлении великому государю. …Я требую, чтобы Шамиль неотлагательно положил оружие. Если он исполнит мое требование, то я именем августейшего государя торжественно объявляю ему, со всеми находящимися при нем теперь в Гунибе, полное прощение и дозволение ему с семейством ехать в Мекку, с тем, чтобы он и сыновья его дали письменные обязательства жить там безвыездно, равно как и те из приближенных лиц, которых он пожелает взять с собой. Путевые издержки и доставление его на место будут вполне обеспечены русским правительством… Если же Шамиль до вечера завтрашнего дня не воспользуется (то есть до вечера 25 августа — выделено нами З.Г. ) великодушным решением императора всероссийского, то все бедственные последствия его личного упорства падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему мною милостей». (Рук. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Д. 362. Л. 41. Перевод с араб. яз.)

Внимательный читатель уже понял хитроумный план А.И. Барятинского. Дело в том, что штурм Гуниб-горы (в ночь с 24 на 25 августа), был начат задолго до истечения срока ультиматума (до вечера 25 августа), то есть когда горцы этого не ожидали, и что важнее, всё было рассчитано так, что уже во второй половине дня 25 августа, Шамиль, после многочасовых боёв окруженный на краю аула, оказался в руках А.И. Барятинского. Но о поездке в Мекку с ним никто уже разговоров не вёл.

Примечательна удивительная забывчивость всех присутствующих. Потом вообще никто не мог вспомнить (!?) точно, что именно при встрече сказал имам и что ответил ему наместник. Во всяком случае, А.И. Барятинский тотчас уехал, а Шамиль сел на ещё тёплый камень и, закрыв лицо руками, молчал около часа, очевидно, ещё за 154 года до нас, поняв как жестоко его обманули, выманив из аула на переговоры, тем самым, смазав весь его героический путь.

Довольно сильный офицерский конвой отгонял от имама приближающихся. Таким образом, в глазах простого дагестанца жившего в некотором удалении от театра боевых действий и не получавшего оперативной информации, всё выглядело так, словно Шамиль принял обнародованный днём ранее ультиматум — на Кавказе дело неслыханное.

Лицемерие главнокомандующего А.И. Барятинского становится окончательно видно из датируемой 27 августа реляции, направленной им военному министру Н.О. Сухозанету : «…Из предыдущего отзыва от 22 августа №379 Вашему высокопревосходительству известно, что я приказал прекратить бесплодные переговоры с Шамилём и 23 числа приступить к овладению Гунибом. …» (АКАК.Т. XII. Док. 1056. С. 1178-1179.)

Теперь нам становится, очевидно, что предания «о сдавшемся без боя имаме», коренятся в хитроумной ловушке расставленной главнокомандующим А.И. Барятинским, и конкретно в приведённом выше арабоязычном «письме дагестанским жителям», содержащем ультиматум имаму.

«В результате затмилось на Кавказе солнце Ислама, — завершал свой труд, под впечатлением от случившегося, аварский историк Хайдарбек Геничутлинский, — народ объяла тьма. Мусульмане растерялись. Они уподобились людям, пришедшим в состояние опьянения при виде, что наступил день Страшного суда. Сабли борцов за веру скрылись в ножнах. Мунафики же подняли головы. Они повели себя так, словно овладели Вселенной. Удивительно, удивительно все это было видеть, о, верующие братья! Произошли эти события в (1859) начале 1276 года хиджры Пророка (мир ему и благословение Аллаха)… Шамиля, попавшего в руки кафиров, Всевышний Аллах избавил от унижений и мести с их стороны. Они с почетом, выказывая большое уважение, доставили имама в свою столицу Петербург… Мало того, Всевышний принудил их безвозмездно действовать в пользу имама — в конце концов, они сами доставили Шамиля вместе с его семьёй в священный город Мекку, куда, как известно, люди попадают обычно лишь с величайшим трудом…»

P.S. Похоронили имама Шамиля на мединском кладбище Джаннат ал-Баки 23 февраля 1871 году. Да будет Всевышний Аллах доволен имамом Шамилем, и всеми мусульманами.

Для сравнения, проигравшийся в казино, А.И. Барятинский скончался от сифилиса в 1879 году в Женеве, в возрасте шестидесяти пяти лет. «А это пища, для умеющих размышлять» .

При Александре II закончилась полувековая Кавказская война. Шамиль, несмотря на весь его государственный талант, мудрость вождя, умение сделать невозможное – объединить в борьбе с русскими многие враждовавшие веками горские народы и племена, не смог справиться с огромной силой России. Выросло новое поколение русских офицеров и генералов, научившихся отлично воевать в горах. Среди них были настоящие «кавказцы», хорошо знавшие природу гор и психологию горцев. Особенно прославились полковник барон Григорий Засс и выходец из донских казаков генерал Яков Бакланов, наводившие ужас на горцев. Они взяли на вооружение тактику горцев, хорошо поставили разведку и действовали на опережение, не давая горцам даже собраться в отряды для набега, заодно сжигали и грабили «немирные» аулы. Большим знатоком горцев слыл и фельдмаршал князь А. И. Барятинский. Начав карьеру на Кавказе в 1845 г., он прославился отчаянной храбростью и в 1856 г. стал главнокомандующим отдельным кавказским корпусом. После множества неудачных попыток победить Шамиля Барятинский применил тактику давления на территорию имамата с трех направлений, что не позволило Шамилю наносить концентрированные удары по силам русских. Окруженный в 1859 г. в селении Гуниб, Шамиль 26 августа сдался на милость победителя. В этот день с курьером на симферопольскую телеграфную станцию была доставлена короткая телеграмма Барятинского царю: «Гуниб взят.

Шамиль в плену и отправлен в Петербург». Война, унесшая 77 тыс. русских жизней и сотни тысяч горцев, завершилась.