Марина Ивановна Цветаева

«Крысолов»

«Крысолов» — первая поэма Цветаевой, написанная в эмиграции, в Праге. Это пророчество о судьбах русской революции, романтический период которой закончился и начался мертвенный, бюрократический, диктаторский. Это приговор любой утопии о возможности народного торжества, народной власти. Это же издёвка над разговорами о революционности масс, в основе бунта которых всегда лежат самые низменные мотивы — социальная зависть и жажда обогащения.

Поэма Цветаевой чрезвычайно многопланова. «Крысолов» потому и стал одним из вечных, бродячих сюжетов мировой литературы, что трактовка каждого персонажа может меняться на прямо противоположную. Крысолов — и спаситель, и убийца, жестоко мстящий городу за обман. Горожане — и жертвы, и подлые обманщики, и снова жертвы. Музыка не только губит крыс, но и дарит им в гибели последнюю возможность обрести достоинство, возвышает их, сманивает чем-то прекрасным и уж во всяком случае несъедобным.

Легенда о крысолове впервые появилась в литературной обработке в «Хронике времён Карла IX» Мериме. До этого она существовала в нескольких фольклорных вариантах. Фабула её проста: в немецком городе Гаммельне нашествие крыс грозит истребить все запасы еды, а потом и самих горожан. В Гаммельн приходит загадочный крысолов, который обещает увести всех крыс за огромное вознаграждение. Ему обещают эти деньги, и он игрой на дудке сманивает крыс в реку Везер, где крысы и тонут благополучно. Но город отказывается выплатить ему обещанные деньги, и крысолов в отместку той же игрой на флейте завораживает всех до одного гаммельнских детей — уводит их из города в гору, которая перед ним расступается. В отдельных вариантах легенды люди, выходящие из горы, встречаются много после в окрестностях Гаммельна, они провели в горе десять лет и обладают тайными знаниями, но это уже варианты неканонические и к легенде прямого отношения не имеющие.

Цветаева сохраняет эту фабулу, но придаёт персонажам особое значение, так что конфликт выглядит совсем не так, как в фольклорной первооснове. Крысолов у Цветаевой — символ музыки вообще, музыки торжествующей и ни от чего не зависящей. Музыка амбивалентна. Она прекрасна, независимо от того, каковы убеждения художника и какова его личность. Потому, мстя горожанам, крысолов обижается не на то, что ему недоплатили, не от жадности уводит детей, а потому, что в его лице оскорблена музыка как таковая.

Музыка равно убедительна для крыс, бюргеров, детей — для всех, кто не желает её понимать, но волей-неволей вынужден подчиняться её небесной гармонии. Художник с лёгкостью уводит за собой кого угодно, каждому посулив то, что ему желательно. А крысам желательна романтика.

Победивший пролетариат у Цветаевой довольно откровенно, с массой точных деталей изображён в виде отряда крыс, который захватил город и теперь не знает, что делать. Крысам скучно. «Господа, секрет: отвратителен красный цвет». Им надоедает собственная революционность, они зажирели и обрюзгли. «У меня заплывает глаз», «У меня оплывает слог», «У меня отвисает зад…» Они вспоминают себя отважными, зубастыми и мускулистыми, ненасытно-голодными борцами — и ностальгируют о том, что «в той стране, где шаги широки, назывались мы…». Слово «большевики» встаёт в строку само собой, ибо «большак», большая дорога, символ странствий, — ключевое слово в главе.

Их-то и сманивает флейта: Индией, новым обещанием борьбы и завоеваний, странствием туда, где они стряхнут жир и вспомнят молодость (пророчица Цветаева не могла знать, что в головах некоторых кавалерийских вождей вызревал план освобождения Индии, чтобы не пропадал попусту боевой пыл красноармейцев после победы в гражданской войне). За этой романтической нотой, за обещанием странствий, борьбы и второй молодости крысы уходят в реку.

Но детей крысолов сманивает совсем другим, ибо он знает, чьи это дети. Это дети сонного, благонравного, обывательского, сплетничающего, жадного, убийственного Гаммельна, в котором ненавидят все непохожее, все живое, все новое. Таким видится Цветаевой мир современной Европы, но и — шире — любое человеческое сообщество, благополучное, долго не знавшее обновления и потрясения. Этот мир не в силах противостоять нашествию крыс и обречён… если только не вмешается музыка.

Дети этого мира могут пойти только за сугубо материальными, простыми, убогими посулами. И крысолов у Цветаевой сулит им «для девочек — перлы, для мальчиков — ловля их, с грецкий орех… И — тайна — для всех». Но и тайна эта простая, детская, глупая: дешёвая сказка с сусальным концом, с благоденствием в финале. Мечты благовоспитанных мальчиков и девочек: не ходить в школу, не слушаться будильника! Всем — солдатики, всем — сласти! Почему дети идут за флейтой? «Потому что ВСЕ идут». И эта детская стадность, тоже по-своему крысиная, демонстрирует всю внутреннюю фальшь «детского» или «молодёжного бунта».

А музыка — жестокая, торжествующая и всесильная — уходит себе дальше, губя и спасая.

Во время эмиграции Цветаевой в рагу, автор пишет свою первую поэму – «Крысолов», где рассказывает о пророчестве, которое предрекалось на русскую революцию, что она превратится с романтической в диктаторскую. Это было приговором для народа, жирная точка на его торжестве и власти. Революцией толкало лишь одно – жажда к обогащению и зависть, что было издевательством для истинных революционеров. Эта поэма очень многопланова, из-за этого «Крысолов» и стал вечным, одним из немногих, сюжетом литературы, где трактовка персонажей может меняться на противоположность. По поэме герой Крысолов – это убийца, но в какой-то мере и спаситель, который жестоко мстит городу за обман. Для него жители города – это жертвы, которыми были подлые обманщики. Музыка для крыс не только губительна, но и даёт им шанс обрести достоинство перед гордой смертью.

О крысолове легенда появилась еще в обработке Мериме, а до этого она была в паре фольклорных вариантах. Суть этой легенды очень проста: в не ком городе Гаммельне, что в Германии, появилось очень много крыс. Они с большой скоростью истребляли пищевые запасы горожан. Люди были в панике, не знали, что им делать, но тут на помощь пришел некий человек, назвавшимся крысоловом, и за хорошее вознаграждение он, играя на своей дудке, вывел всех крыс города и утопил их в реке. После того, как утонула последняя крыса, он вернулся за наградой. Но ему не заплатили ни копейки, и, желая отомстить, он завораживает своей игрой всех детей города и уводит их за собой в горы. В некоторых вариантах легенд дети, которых похитили, спустя десять лет, встречались в окрестностях города. Они были обучены тайным умениям и обладали знаниями.

В своей поэме автор пытается сохранить эту фабулу, но предавая своим героям особое внимание и значение, сам конфликт отличается он первоначального - фольклорного. У неё герой крысолов – не убийца, а создатель музыки. Его творения прекрасны, музыка его амбивалентна. Во время мести жителям, сам крысолов затаил обиду не на обман, а за невнимательность людей к его музыке. Кто не желает понимать музыка, она стаёт для них убедительной: для детей, крыс, бюргеров, которые подчиняются её гармонии.

Пролетариат, который одержал победу, Цветаева изображает в виде крыс, у которых под властью целый город, но они не знаю, что с ним делать. Им уже надоела своя революция, на которой они обогатились и растолстели. Им скучно. Но тут появляется что-то новое – флейта, которая ведет их в новые, возможно злачные места, где снова можно заняться разрухой и обогащением. Вот за таким обещаниями странствий, крысы и уходят в реку. Но, когда крысолов повел за собой детей, он их поманил совсем другим, зная, чьи это дети. А были это дети Гаммельна, такого благонравного, сонного, жадного. В таком виде Цветаева видит Европу в нынешнее время, а также любые группы людей, которые долго не ощущали потрясений. Такой мир будет обречён, если не поймут, что есть выход – музыка.

Отзывы о книге:

«В это время случайная встреча повела меня к сомнительному приюту» – так развивается интрига в рассказе «Крысолов» Александра Грина. Мало кто сможет отмахнуться от таких многообещающих слов и не проглотить наживку. Вы непременно последуете за Грином в иллюзорно-мертвый банк с темнеющим Петроградом за окнами и не закроете книгу, пока все не прояснится. Но прояснится ли? Кажется – фабула проста: хороший крысолов, плохие крысы-оборотни и герой, случайно вторгшийся в крысиный мир. Но Грин не тот писатель, у которого все просто. Фабула фабулой, но есть ведь еще и тончайшие флюктуации теней, помогающие разгадать тайный смысл текста. Если крысы, захватившие банк, существа столь ужасно-отвратительные и опасные (вроде бы об этом говорится), то почему же Грин описывает их мир так заманчиво и вдохновенно? И почему дочь крысолова, которая по фабуле вроде бы противостоит крысам, описывается в той же самой – заманчивой – тональности? И почему с появлением отца магия заканчивается? Кто же он, этот сухой и прозаичный господин? Легенду о Гамельнском крысолове Грин, конечно же знал. Вернее, это даже не легенда. Крысолов из Гамельна, как свидетельствуют средневековые хроники, прославился вовсе не тем, что уничтожал крыс, а тем, что 26 июня 1284 года в образе охотника увел из города неизвестно куда 130 детей. Охотник, стало быть. И не просто охотник, а охотник на людей… Охота на людей – дело не новое. У нее есть название – «дикая охота», известен и ее вдохновитель-покровитель – бог Один. Охота – не война, войной заведовали другие боги, на войне оружие есть у всех, как теперь говорят, воюющих сторон, а на охоте вооружены только охотники. Похоже, что в гриновском «Крысолове» речь идет именно о такой охоте, И персонаж со скандинавской фамилией Йенсен на самом деле – жрец Одина, охотник, решивший, умело расставляя акценты, заманить к себе рассказчика, то есть собственно самого писателя Грина. А зачем? Да затем, что писатели и поэты нужны всем. Богам, правителям и, особенно, таинственным серым кардиналам. Кто еще сможет их оправдать, приблизить, так сказать, к народу? И кто еще сможет скомпрометировать их врагов? Известно, кто главный враг Одина – Астарта-Фрейя. Жрицы Астарты – ведьмы, знавшие, что жизнью управляет вовсе не одноглазый охотник Один. Он не по этой части. Знание правды наказуемо, ведьм сжигали на кострах – и не только. Черный пиар тоже не был забыт. Какой эффективный пропагандистский прием – представить пленительный мир богини ядовитым крысиным царством. Или ее саму – дочерью Одина, ему служащей. Надо, надо сбить с пути писателя, надо поймать его; изобретатели крысоловок хорошо умеют это делать. Но неужели же эта древняя борьба продолжается и сейчас? На это я отвечу – настоящая борьба никогда не заканчивается. И гении (а Грин – гений) не могут не участвовать в ней. И какими бы положительными чертами Грин ни наделял Крысолова, это не имеет большого значения. Все мы тоже участвуем в противостоянии. И если завтра вам расскажут об ужасном нашествии ужасных крыс, и станут звать на охоту, подумайте, может все это проделки того же крысолова?

Крымова Оксана0, Москва

Грин, Александр

Псевдоним Александра Степановича Гриневского, беллетриста. Род. в семье мелкого служащего, поляка (мать - русская). "Талантливый эпигон Гофмана, с одной стороны, Эдгара По и английских авантюрно-фантастических беллетристов - с другой" (Лелевич), Грин в современной буржуазной литературе занимает особое место романтика и фантаста. Начал печататься в 1906 ("Биржевые ведомости"). До 1924 напечатал более 350 произведений. Ни к каким литературным группировкам Г. не принадлежит.

Библиография: I. Черный алмаз, Рассказы, Л., 1928; С 1928 выходит полное собр. сочин. Грина в изд. "Мысль".

II. Войтоловский Л. Н., газ. "Киевская мысль", 1910, № 172 и 1914, № 120; Кранихфедьд В. Б., "Современный мир", 1910, V; Автобиографические сведения см. в сб. Лидина В., "Писатели", М., 1926; Динамов С., Современная авантюрная литература, "Красное студенчество", 1926, II.

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия , т. I. Гиз, М., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, изд. ГАХН, М., 1928.

Другие книги схожей тематики:

“Крысолов” – первая поэма Цветаевой, написанная в эмиграции, в Праге. Это пророчество о судьбах русской революции, романтический период которой закончился и начался мертвенный, бюрократический, диктаторский. Это приговор любой утопии о возможности народного торжества, народной власти. Это же издевка над разговорами о революционности масс, в основе бунта которых всегда лежат самые низменные мотивы – социальная зависть и жажда обогащения.
Поэма Цветаевой чрезвычайно многопланова. “Крысолов” потому и стал одним из вечных, бродячих сюжетов мировой литературы, что трактовка каждого персонажа может меняться на прямо противоположную. Крысолов – и спаситель, и убийца, жестоко мстящий городу за обман. Горожане – и жертвы, и подлые обманщики, и снова жертвы. Музыка не только губит крыс, но и дарит им в гибели последнюю возможность обрести достоинство, возвышает их, сманивает чем-то прекрасным и уж во всяком случае несъедобным.
Легенда о крысолове впервые появилась в литературной обработке в “Хронике времен Карла IX” Мериме. До этого она существовала

В нескольких фольклорных вариантах. Фабула её проста: в немецком городе Гаммельне нашествие крыс грозит истребить все запасы еды, а потом и самих горожан. В Гаммельн приходит загадочный крысолов, который обещает увести всех крыс за огромное вознаграждение. Ему обещают эти деньги, и он игрой на дудке сманивает крыс в реку Везер, где крысы и тонут благополучно. Но город отказывается выплатить ему обещанные деньги, и крысолов в отместку той же игрой на флейте завораживает всех до одного гаммельнских детей – уводит их из города в гору, которая перед ним расступается. В отдельных вариантах легенды люди, выходящие из горы, встречаются много после в окрестностях Гаммельна, они провели в горе десять лет и обладают тайными знаниями, но это уже варианты неканонические и к легенде прямого отношения не имеющие.
Цветаева сохраняет эту фабулу, но придает персонажам особое значение, так что конфликт выглядит совсем не так, как в фольклорной первооснове. Крысолов у Цветаевой – символ музыки вообще, музыки торжествующей и ни от чего не зависящей. Музыка амбивалентна. Она прекрасна, независимо от того, каковы убеждения художника и какова его личность. Потому, мстя горожанам, крысолов обижается не на то, что ему недоплатили, не от жадности уводит детей, а потому, что в его лице оскорблена музыка как таковая.
Музыка равно убедительна для крыс, бюргеров, детей – для всех, кто не желает её понимать, но волей-неволей вынужден подчиняться её небесной гармонии. Художник с легкостью уводит за собой кого угодно, каждому посулив то, что ему желательно. А крысам желательна романтика.
Победивший пролетариат у Цветаевой довольно откровенно, с массой точных деталей изображен в виде отряда крыс, который захватил город и теперь не знает, что делать. Крысам скучно. “Господа, секрет: отвратителен красный цвет”. Им надоедает собственная революционность, они зажирели и обрюзгли. “У меня заплывает глаз”, “У меня оплывает слог”, “У меня отвисает зад…” Они вспоминают себя отважными, зубастыми и мускулистыми, ненасытно-голодными борцами – и ностальгируют о том, что “в той стране, где шаги широки, назывались мы…”. Слово “большевики” встает в строку само собой, ибо “большак”, большая дорога, символ странствий, – ключевое слово в главе.
Их-то и сманивает флейта: Индией, новым обещанием борьбы и завоеваний, странствием туда, где они стряхнут жир и вспомнят молодость (пророчица Цветаева не могла знать, что в головах некоторых кавалерийских вождей вызревал план освобождения Индии, чтобы не пропадал попусту боевой пыл красноармейцев после победы в гражданской войне). За этой романтической нотой, за обещанием странствий, борьбы и второй молодости крысы уходят в реку.
Но детей крысолов сманивает совсем другим, ибо он знает, чьи это дети. Это дети сонного, благонравного, обывательского, сплетничающего, жадного, убийственного Гаммельна, в котором ненавидят все непохожее, все живое, все новое. Таким видится Цветаевой мир современной Европы, но и – шире – любое человеческое сообщество, благополучное, долго не знавшее обновления и потрясения. Этот мир не в силах противостоять нашествию крыс и обречен… если только не вмешается музыка.
Дети этого мира могут пойти только за сугубо материальными, простыми, убогими посулами. И крысолов у Цветаевой сулит им “для девочек – перлы, для мальчиков – ловля их, с грецкий орех… И – тайна – для всех”. Но и тайна эта простая, детская, глупая: дешевая сказка с сусальным концом, с благоденствием в финале. Мечты благовоспитанных мальчиков и девочек: не ходить в школу, не слушаться будильника! Всем – солдатики, всем – сласти! Почему дети идут за флейтой? “Потому что ВСЕ идут”. И эта детская стадность, тоже по-своему крысиная, демонстрирует всю внутреннюю фальшь “детского” или “молодежного бунта”.
А музыка – жестокая, торжествующая и всесильная – уходит себе дальше, губя и спасая.

VK. init({apiId: 2798153, onlyWidgets: true}); VK. Widgets. Comments(“vk_comments”, {limit: 20, width: “790”, attach: “*”});

(Пока оценок нет)

Related posts:

1. В зажиточном доме проживают Бессеменов Василий Васильевич, 58 лет, старшина малярного цеха, метящий депутатом в городскую думу от цехового сословия; Акулина Ивановна, его жена; сын...
2. Однажды Зощенко был у Горького. И вот Горький ему говорит: а что бы вам, Михал Михалыч и все такое прочее, не написать вот в этой...
3. Страна негодяев (краткое содержание) – Есенин С Действие происходит на Урале в 1919 г. Главный герой поэмы – бандит Номах, романтический персонаж, бунтарь-анархист, ненавидящий “всех, кто жиреет на Марксе”. Он пошел когда-то...
4. Михаил Пряслин приехал из Москвы, гостевал там у сестры Татьяны. Как в коммунизме побывал. Дача двухэтажная, квартира пять комнат, машина… Приехал – и сам стал...
5. Герои этой трагедии – два царя-злодея из города Аргоса, Атрей и Фиест. Сыном этого Атрея был знаменитый вождь греков в Троянской войне Агамемнон – тот,...

«Крысолов» — первая поэма Цвета-евой, напи-санная в эмиграции, в Праге. Это проро-че-ство о судьбах русской рево-люции, роман-ти-че-ский период которой закон-чился и начался мерт-венный, бюро-кра-ти-че-ский, дикта-тор-ский. Это приговор любой утопии о возмож-ности народ-ного торже-ства, народной власти. Это же издевка над разго-во-рами о рево-лю-ци-он-ности масс, в основе бунта которых всегда лежат самые низменные мотивы — соци-альная зависть и жажда обога-щения.

Поэма Цвета-евой чрез-вы-чайно много-пла-нова. «Крысолов» потому и стал одним из вечных, бродячих сюжетов мировой лите-ра-туры, что трак-товка каждого персо-нажа может меняться на прямо проти-во-по-ложную. Крысолов — и спаси-тель, и убийца, жестоко мстящий городу за обман. Горо-жане — и жертвы, и подлые обман-щики, и снова жертвы. Музыка не только губит крыс, но и дарит им в гибели последнюю возмож-ность обрести досто-ин-ство, возвы-шает их, смани-вает чем-то прекрасным и уж во всяком случае несъе-добным.

Легенда о крысо-лове впервые появи-лась в лите-ра-турной обра-ботке в «Хронике времен Карла IX» Мериме. До этого она суще-ство-вала в нескольких фольк-лорных вари-антах. Фабула её проста: в немецком городе Гаммельне наше-ствие крыс грозит истре-бить все запасы еды, а потом и самих горожан. В Гаммельн приходит зага-дочный крысолов, который обещает увести всех крыс за огромное возна-граж-дение. Ему обещают эти деньги, и он игрой на дудке смани-вает крыс в реку Везер, где крысы и тонут благо-по-лучно. Но город отка-зы-ва-ется выпла-тить ему обещанные деньги, и крысолов в отместку той же игрой на флейте заво-ра-жи-вает всех до одного гаммельн-ских детей — уводит их из города в гору, которая перед ним рассту-па-ется. В отдельных вари-антах легенды люди, выхо-дящие из горы, встре-ча-ются много после в окрест-но-стях Гаммельна, они провели в горе десять лет и обла-дают тайными знаниями, но это уже вари-анты нека-но-ни-че-ские и к легенде прямого отно-шения не имеющие.

Цветаева сохра-няет эту фабулу, но придает персо-нажам особое значение, так что конфликт выглядит совсем не так, как в фольк-лорной перво-ос-нове. Крысолов у Цвета-евой — символ музыки вообще, музыки торже-ству-ющей и ни от чего не зави-сящей. Музыка амби-ва-лентна. Она прекрасна, неза-ви-симо от того, каковы убеж-дения худож-ника и какова его личность. Потому, мстя горо-жанам, крысолов обижа-ется не на то, что ему недо-пла-тили, не от жадности уводит детей, а потому, что в его лице оскорб-лена музыка как таковая.

Музыка равно убеди-тельна для крыс, бюргеров, детей — для всех, кто не желает её пони-мать, но волей-неволей вынужден подчи-няться её небесной гармонии. Художник с легко-стью уводит за собой кого угодно, каждому посулив то, что ему жела-тельно. А крысам жела-тельна роман-тика.

Побе-дивший проле-та-риат у Цвета-евой довольно откро-венно, с массой точных деталей изоб-ражен в виде отряда крыс, который захватил город и теперь не знает, что делать. Крысам скучно. «Господа, секрет: отвра-ти-телен красный цвет». Им надо-едает собственная рево-лю-ци-он-ность, они зажи-рели и обрюзгли. «У меня заплы-вает глаз», «У меня оплы-вает слог», «У меня отви-сает зад...» Они вспо-ми-нают себя отваж-ными, зуба-стыми и муску-ли-стыми, нена-сытно-голод-ными борцами — и носталь-ги-руют о том, что «в той стране, где шаги широки, назы-ва-лись мы...». Слово «боль-ше-вики» встает в строку само собой, ибо «большак», большая дорога, символ стран-ствий, — ключевое слово в главе.

Их-то и смани-вает флейта: Индией, новым обеща-нием борьбы и заво-е-ваний, стран-ствием туда, где они стряхнут жир и вспомнят моло-дость (проро-чица Цветаева не могла знать, что в головах неко-торых кава-ле-рий-ских вождей вызревал план осво-бож-дения Индии, чтобы не пропадал попусту боевой пыл крас-но-ар-мейцев после победы в граж-дан-ской войне). За этой роман-ти-че-ской нотой, за обеща-нием стран-ствий, борьбы и второй моло-дости крысы уходят в реку.

Но детей крысолов смани-вает совсем другим, ибо он знает, чьи это дети. Это дети сонного, благо-нрав-ного, обыва-тель-ского, сплет-ни-ча-ю-щего, жадного, убий-ствен-ного Гаммельна, в котором нена-видят все непо-хожее, все живое, все новое. Таким видится Цвета-евой мир совре-менной Европы, но и — шире — любое чело-ве-че-ское сооб-ще-ство, благо-по-лучное, долго не знавшее обнов-ления и потря-сения. Этот мир не в силах проти-во-стоять наше-ствию крыс и обречен... если только не вмеша-ется музыка.

Дети этого мира могут пойти только за сугубо мате-ри-аль-ными, простыми, убогими посу-лами. И крысолов у Цвета-евой сулит им «для девочек — перлы, для маль-чиков — ловля их, с грецкий орех... И — тайна — для всех». Но и тайна эта простая, детская, глупая: дешевая сказка с сусальным концом, с благо-ден-ствием в финале. Мечты благо-вос-пи-танных маль-чиков и девочек: не ходить в школу, не слушаться будиль-ника! Всем — солда-тики, всем — сласти! Почему дети идут за флейтой? «Потому что ВСЕ идут». И эта детская стад-ность, тоже по-своему крысиная, демон-стри-рует всю внут-реннюю фальшь «детского» или «моло-деж-ного бунта».

А музыка — жестокая, торже-ству-ющая и всесильная — уходит себе дальше, губя и спасая.

Грин Александр

Крысолов

Александр ГРИН

КРЫСОЛОВ

На лоне вод стоит Шильон, Там, в подземельи, семь колонн Покрыты мрачным мохом лет...

Весной 1920 года, именно в марте, именно 22 числа, - дадим эти жертвы точности, чтобы заплатить за вход в лоно присяжных документалистов, без чего пытливый читатель нашего времени наверное будет расспрашивать в редакциях - я вышел па рынок. Я вышел на рынок 22 марта и, повторяю, 1920 года. Это был Сенной рынок. Но я не могу указать, на каком углу я стоял, а также не помню, что в тот день писали в газетах. Я не стоял на углу потому, что ходил взад-вперед по мостовой возле разрушенного корпуса рынка. Я продавал несколько книг - последнее, что у меня было. Холод и мокрый снег, валивший над головами толпы вдали тучами белых искр, придавали зрелищу отвратительный вид. Усталость и зябкость светились во всех лицах. Мне не везло. Я бродил более двух часов, встретив только трех человек, которые спросили, что я хочу получить за свои книги, но и те нашли цену пяти фунтов хлеба непомерно высокой. Между тем, начинало темнеть, - обстоятельство менее всего благоприятное для книг. Я вышел на тротуар и прислонился к стене. Справа от меня стояла старуха в бурнусе и старой черной шляпе с стеклярусом. Механически тряся головой, она протягивала узловатыми пальцами пару детских чепцов, ленты и связку пожелтевших воротничков. Слева, придерживая свободной рукой под подбородком теплый серый платок, стояла с довольно независимым видом молодая девушка, держа то же, что и я, - книги. Ее маленькие, вполне приличные башмачки, юбка, спокойно доходящая до носка - не в пример тем обрезанным по колено вертлявым юбчонкам, какие стали носить тогда даже старухи, - ее суконный жакет, старенькие теплые перчатки с голыми подушечками посматривающих из дырок пальцев, а также манера, с какой она взглядывала на прохожих, - без улыбки и зазываний, иногда задумчиво опуская длинные ресницы свои к книгам, и как она их держала, и как покряхтывала, сдержанно вздыхая, если прохожий, бросив взгляд на руки, а затем на лицо, отходил, словно изумясь чему-то и суя в рот "семечки", - все это мне чрезвычайно понравилось, и как будто на рынке стало даже теплее. Мы интересуемся теми, кто отвечает нашему представлению о человеке в известном положении, поэтому я спросил девушку, хорошо ли идет ее маленькая торговля. Слегка кашлянув, она повернула голову, повела на меня внимательными серо-синими глазами и сказала: "Так же, как и у вас". Мы обменялись замечаниями относительно торговли вообще. Вначале она говорила ровно столько, сколько нужно для того, чтобы быть понятой, затем какой-то человек в синих очках и галифе купил у нее "Дон-Кихота"; и тогда она несколько оживилась. - Никто не знает, что я ношу продавать книги, - сказала она, доверчиво показывая мне фальшивую бумажку, всученную меж другими осмотрительным гражданином, и рассеянно ею помахивая, - то есть, я не краду их, но беру с полок, когда отец спит. Мать умирала... мы все продали тогда, почти все. У нас не было хлеба, и дров, и керосина. Вы понимаете? Однако мой отец рассердится, если узнает, что я сюда похаживаю. И я похаживаю, понашиваю тихонько. Жаль книг, но что делать? Слава богу, их много. И у вас много? - Н-нет, - сказал я сквозь дрожь (уже тогда я был простужен и немного хрипел), - не думаю, чтобы их было много. По крайней мере, это все, что у меня есть. Она взглянула на меня с наивным вниманием, - так, набившись в избу, смотрят деревенские ребятишки на распивающего чай проезжего чиновника, и, вытянув руку, коснулась голым кончиком пальца воротника моей рубашки. На ней, как и на воротнике моего летнего пальто, не было пуговиц, я их потерял, не пришив других, так как давно уже не заботился о себе, махнув рукой как прошлому, так и будущему. - Вы простудитесь, - сказала она, машинально защипывая поплотнее платок, и я понял, что отец любит эту девушку, что она балованная и забавная, но добренькая. - Простудитесь, потому что ходите с расхлястанным воротом. Подите-ка сюда, гражданин. Она взяла книги подмышку и отошла к арке ворот. Здесь, с глупой улыбкой подняв голову, я допустил ее к своему горлу. Девушка была стройна, но значительно менее меня ростом, поэтому, доставая нужное с тем загадочным, отсутствующим выражением лица, какое бывает у женщин, когда они возятся на себе с булавкой, девушка положила книги на тумбу, совершила под жакетом коротенькое усилие и, привстав на цыпочки, сосредоточенно и важно дыша, наглухо соединила края моей рубашки вместе с пальто белой английской булавкой. - Телячьи нежности, - сказала, проходя мимо, грузная баба. - Ну вот. - Девушка критически посмотрела на свою работу и хмыкнула. Все. Идите гулять. Я рассмеялся и удивился. Не много я встречал такой простоты. Мы ей или не верим или ее не видим; видим же, увы, только когда нам плохо. Я взял ее руку, пожал, поблагодарил и спросил, как ее имя. - Сказать недолго, - ответила она, с жалостью смотря на меня, - только зачем? Не стоит. Впрочем, запишите наш телефон; может быть, я попрошу вас продать книги. Я записал, с улыбкой поглядывая на ее указательный палец, которым, сжав остальные в кулак, водила она по воздуху, учительским тоном выговаривая цифру за цифрой. Затем нас обступила и разъединяла побежавшая от конной облавы толпа. Я уронил книги, когда же их поднял, девушка исчезла. Тревога оказалась недостаточной для того, чтобы совсем уйти с рынка, а книги через несколько минут после этого у меня купил типичный андреевский старикан с козьей бородой, в круглых очках. Он дал мало, но я был рад и этому. Лишь подходя к дому, я понял, что продал также ту книгу, где был записан телефон, и что я его бесповоротно забыл.

Вначале отнесся я к этому с легкой оторопью всякой малой потери. Еще не утоленный голод заслонял впечатление. Задумчиво варил я картофель в комнате с загнившим окном, политым сыростью. У меня была маленькая железная печка. Дрова... в те времена многие ходили на чердаки, - я тоже ходил, гуляя в косой полутьме крыш с чувством вора, слушая, как гудит по трубам ветер, и рассматривая в выбитом слуховом окне бледное пятно неба, сеющее на мусор снежинки, Я находил здесь щепки, оставшиеся от рубки стропил, старые оконные рамы, развалившиеся карнизы и нес это ночью к себе в подвал, прислушиваясь на площадках, не загремит ли дверной крюк, выпуская запоздавшего посетителя. За стеной комнаты жила прачка; я целыми днями прислушивался к сильному движению ее рук в корыте, производившему звук мерного жевания лошади. Там же отстукивала, часто глубокой ночью как сошедшие с ума часы - швейная машина. Голый стол, голая кровать, табурет, чашка без блюдца, сковородка и чайник, в котором я варил свой картофель, - довольно этих напоминаний. Дух быта часто отворачивается от зеркала, усердно подставляемого ему безукоризненно грамотными людьми, сквернословящими по новой орфографии с таким же успехом, с каким проделывали они это по старой. Как наступила ночь, я вспомнил рынок и живо повторил все, рассматривая свою булавку. Кармен сделала очень немного, она только бросила в ленивого солдата цветком. Не более было совершено здесь. Я давно задумывался о встречах, первом взгляде, первых словах. Они запоминаются и глубоко врезывают свой след, если не было ничего лишнего. Есть безукоризненная чистота характерных мгновений, какие можно целиком обратить в строки или в рисунок, - это и есть то в жизни, что кладет начало искусству. Подлинный случай, закованный в безмятежную простоту естественно верного тона, какого жаждем мы на каждом шагу всем сердцем, всегда полон очарования. Так немного, но так полно звучит тогда впечатление. Поэтому я неоднократно возвращался к булавке, твердя на память, что было сказано мной и девушкой. Затем я устал, лег и очнулся, но, встав, тотчас упал, лишившись сознания. Это начался тиф, и утром меня отвезли в больницу. Но я имел достаточно памяти и соображения, чтобы уложить свою булавку в жестяную коробку, служившую табакеркой, и не расставался с ней до конца.