Вечером 16 июля н[ового] ст[иля] 1918 года в здании Уральской областной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией (располагавшейся в Американской гостинице города Екатеринбурга - ныне город Свердловск) заседал в неполном составе областной Совет Урала. Когда меня - екатеринбургского чекиста - туда вызвали, я увидел в комнате знакомых мне товарищей: председателя Совета депутатов Александра Георгиевича Белобородова, председателя Областного комитета партии большевиков Георгия Сафарова, военного комиссара Екатеринбурга Филиппа Голощекина, члена Совета Петра Лазаревича Войкова, председателя областной ЧК Федора Лукоянова, моих друзей - членов коллегии Уральской областной ЧК Владимира Горина, Исая Иделевича (Ильича) Родзинского (ныне персональный пенсионер, живет в Москве) и коменданта Дома особого назначения (дом Ипатьева) Якова Михайловича Юровского.

Когда я вошел, присутствующие решали, что делать с бывшим царем Николаем II Романовым и его семьей. Сообщение о поездке в Москву к Я. М. Свердлову делал Филипп Голощекин. Санкции Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета на расстрел семьи Романовых Голощекину получить не удалось. Свердлов советовался с В.И. Лениным, который высказывался за привоз царской семьи в Москву и открытый суд над Николаем II и его женой Александрой Федоровной, предательство которой в годы Первой мировой войны дорого обошлось России.

Именно всероссийский суд! - доказывал Ленин Свердлову: - с публикацией в газетах. Подсчитать, какой людской и материальный урон нанес самодержец стране за годы царствования. Сколько повешено революционеров, сколько погибло на каторге, на никому не нужной войне! Чтобы ответил перед всем народом! Вы думаете, только темный мужичок верит у нас в доброго батюшку-царя. Не только, дорогой мой Яков Михайлович! Давно ли передовой ваш питерский рабочий шел к Зимнему с хоругвиями? Всего каких-нибудь 13 лет назад! Вот эту-то непостижимую “расейскую” доверчивость и должен развеять в дым открытый процесс над Николаем Кровавым...

Я. М. Свердлов пытался приводить доводы Голощекина об опасностях провоза поездом царской семьи через Россию, где то и дело вспыхивали контрреволюционные восстания в городах, о тяжелом положении на фронтах под Екатеринбургом, но Ленин стоял на своем:

Ну и что же, что фронт отходит? Москва теперь - глубокий тыл, вот и эвакуируйте их в тыл! А мы уж тут устроим им суд на весь мир.

На прощанье Свердлов сказал Голощекину:

Так и скажи, Филипп, товарищам - ВЦИК официальной санкции на расстрел не дает.

После рассказа Голощекина Сафаров спросил военкома, сколько дней, по его мнению, продержится Екатеринбург? Голощекин отвечал, что положение угрожающее - плохо вооруженные добровольческие отряды Красной Армии отступают, и дня через три, максимум через пять, Екатеринбург падет. Воцарилось тягостное молчание. Каждый понимал, что эвакуировать царскую семью из города не только что в Москву, но и просто на Север означает дать монархистам давно желанную возможность для похищения царя. Дом Ипатьева представлял до известной степени укрепленную точку: два высоких деревянных забора вокруг, система постов наружной и внутренней охраны из рабочих, пулеметы. Конечно, такой надежной охраны мы не могли бы обеспечить движущемуся автомобилю или экипажу, тем более за чертой города.

Об оставлении царя белым армиям адмирала Колчака не могло быть и речи - такая “милость” ставила под реальную угрозу существование молодой Республики Советов, окруженной кольцом вражеских армий. Враждебно настроенный к большевикам, которых он после Брестского мира считал предателями интересов России, Николай II стал бы знаменем контрреволюционных сил вне и внутри Советской республики. Адмирал Колчак, используя вековую веру в добрые намерения царей, смог бы привлечь на свою сторону сибирское крестьянство, которое никогда не видело помещиков, не знало, что такое крепостное право, и поэтому не поддерживало Колчака, насаждавшего помещичьи законы на захваченной им (благодаря восстанию Чехословацкого корпуса) территории. Весть о “спасении” царя удесятерила бы силы озлобленного кулачества в губерниях Советской России.

У нас, чекистов, были свежи в памяти попытки тобольского духовенства во главе с Епископом Гермогеном освободить царскую семью из-под ареста. Только находчивость моего друга матроса Павла Хохрякова, вовремя арестовавшего Гермогена и перевезшего Романовых в Екатеринбург под охрану большевистского Совета, спасла положение. При глубокой религиозности народа в провинции нельзя было допускать оставления врагу даже останков царской династии, из которых немедленно были бы сфабрикованы духовенством “святые чудотворные мощи” - также неплохой флаг для армий адмирала Колчака.

Но была еще одна причина, которая решила судьбу Романовых не так, как того хотел Владимир Ильич.

Относительно вольготная жизнь Романовых (особняк купца Ипатьева даже отдаленно не напоминал тюрьму) в столь тревожное время, когда враг был буквально у ворот города, вызывала понятное возмущение рабочих Екатеринбурга и окрестностей. На собраниях и митингах на заводах Верх-Исетска рабочие прямо говорили:

Чегой-то вы, большевики, с Николаем нянчитесь? Пора кончать! А не то разнесем ваш Совет по щепочкам!

Такие настроения серьезно затрудняли формирование частей Красной Армии, да и сама угроза расправы была нешуточной - рабочие были вооружены, и слово с делом у них не расходилось. Требовали немедленного расстрела Романовых и другие партии. Еще в конце июня 1918 года члены Екатеринбургского Совета эсер Сакович и левый эсер Хотимский (позднее - большевик, чекист, погиб в годы культа личности Сталина, посмертно реабилитирован) на заседании настаивали на скорейшей ликвидации Романовых и обвиняли большевиков в непоследовательности. Лидер же анархистов Жебенев кричал нам в Совете:

Если вы не уничтожите Николая Кровавого, то это сделаем мы сами!

Не имея санкции ВЦИКа на расстрел, мы не могли ничего сказать в ответ, а позиция оттягивания без объяснения причин еще больше озлобляла рабочих. Дальше откладывать решение участи Романовых в военной обстановке означало еще глубже подрывать доверие народа к нашей партии. Поэтому решить наконец участь царской семьи в Екатеринбурге, Перми и Алапаевске (там жили братья царя) собралась именно большевистская часть областного Совета Урала. От нашего решения практически зависело, поведем ли мы рабочих на оборону города Екатеринбурга или поведут их анархисты и левые эсеры. Третьего пути не было.

Последние месяц-два к забору Дома особого назначения беспрерывно лезли какие-то “любопытные” - в основном темные личности, приехавшие, как правило, из Питера и Москвы. Они пытались передавать записки, продукты, слали письма по почте, которые мы перехватывали: во всех заверения в преданности и предложение услуг. У нас, чекистов, создавалось впечатление, что в городе существует какая-то белогвардейская организация, упорно старающаяся войти в контакт с царем и царицей. Мы прекратили допуск в дом даже священников и монахинь, носивших продукты из ближайшего монастыря.

Но не только понаехавшие тайно в Екатеринбург монархисты рассчитывали при случае освободить пленного царя, - сама семья была готова к похищению в любой момент и не упускала ни одного случая связаться с волей. Екатеринбургские чекисты выяснили эту готовность довольно простым способом. Белобородовым, Войковым и чекистом Родзинским было составлено от имени Русской офицерской организации письмо, в котором сообщалось о скором падении Екатеринбурга и предлагалось подготовиться к побегу ночью определенного дня. Записку, переведенную на французский язык Войковым и переписанную набело красными чернилами красивым почерком Исая Родзинского, через одного из солдат охраны передали царице. Ответ не заставил себя ждать. Сочинили и послали второе письмо. Наблюдение за комнатами показало, что две или три ночи семья Романовых провела одетыми - готовность к побегу была полной. Юровский доложил об этом областному Совету Урала.

Обсудив все обстоятельства, мы принимаем решение: этой же ночью нанести два удара: ликвидировать две монархические подпольные офицерские организации, могущие нанести удар в спину частям, обороняющим город (на эту операцию выделяется чекист Исай Родзинский), и уничтожить царскую семью Романовых.

Яков Юровский предлагает сделать снисхождение для мальчика.

Какого? Наследника? Я - против! - возражаю я.

Да нет, Михаил, кухонного мальчика Леню Седнева нужно увести. Поваренка-то за что... Он играл с Алексеем.

А остальная прислуга?

Мы с самого начала предлагали им покинуть Романовых. Часть ушла, а те, кто остался, заявили, что желают разделить участь монарха. Пусть и разделяют...

Постановили: спасти жизнь только Лене Седневу. Затем стали думать, кого выделить на ликвидацию Романовых от Уральской областной Чрезвычайной комиссии. Белобородов спрашивает меня:

Примешь участие?

По указу Николая II я судился и сидел в тюрьме. Безусловно, приму!

От Красной Армии еще нужен представитель, - говорит Филипп Голощекин: - Предлагаю Петра Захаровича Ермакова, военного комиссара Верх-Исетска.

Принято. А от тебя, Яков, кто будет участвовать?

Я и мой помощник Григорий Петрович Никулин, - отвечает Юровский. - Итак, четверо: Медведев, Ермаков, Никулин и я.

Совещание закончилось. Юровский, Ермаков и я идем вместе в Дом особого назначения, поднялись на второй этаж в комендантскую комнату - здесь нас ждал чекист Григорий Петрович Никулин (ныне персональный пенсионер, живет в Москве). Закрыли дверь и долго сидели, не зная с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной - 11 человек!

Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится - грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжен, прислуги, но все бодрствуют - кажется, они встревожены уводом поваренка.

Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы (царь с царицей и Алексеем - в угловой, а дочери - в соседней комнате с окнами на Вознесенский переулок). Реальной угрозы нападения анархистов в эту ночь уже не было, так как незадолго перед этим мы с Исаем Родзинским разогнали штаб анархистов в особняке инженера Железнова (бывшее Коммерческое собрание) и разоружили анархистские дружины Петра Ивановича Жебенева.

Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой, всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоилась, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны, - мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.

Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец - около трех часов ночи - они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский “кольт”, а за поясом бельгийский “браунинг” (оба исторических пистолета - “браунинг” № 389965 и “кольт” калибра 45, правительственная модель “С” № 78517 - я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный “маузер”), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид.

Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается - следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них я в лицо знаю только младшую полненькую Анастасию и - постарше - Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручали мне, пока я не выспорил себе от Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с двумя медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым.

Когда все вошли в нижнюю комнату (в доме очень странное расположение ходов, поэтому нам пришлось сначала выйти во внутренний двор особняка, а затем опять войти в первый этаж), то оказалось, что комната очень маленькая. Юровский с Никулиным принесли три стула - последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая - Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату-кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей почтительно отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки. Свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами, и только в руках горничной отчетливо белеют две большие подушки.

Романовы совершенно спокойны - никаких подозрений. Николай II, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме. Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату. Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит Гриша Никулин, против меня - царь, справа от меня - Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей.

Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него. Слышу зычный голос Якова Михайловича:

Попрошу всех встать!

Легко, по-военному встал Николай II; зло сверкнув глазами, нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился как раз против нее и дочерей отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое - с винтовками - во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора через окно слышно, как тарахтит мотор грузовика. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:

Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики... - Яков Михайлович повышает голос и рукой рубит воздух: - ...на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!

Женские крики: “Боже мой! Ах! Ох!” Николай II быстро бормочет:

Господи, Боже мой! Господи, боже мой! Что ж это такое?!

А вот что такое! - говорит Юровский, вынимая из кобуры “маузер”.

Так нас никуда не повезут? - спрашивает глухим голосом Боткин.

Юровский хочет ему что-то ответить, но я уже спускаю курок моего “браунинга” и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в ухо. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину.

Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова, который палит уже из второго нагана. Слышно, как лязгают рикошетом пули от каменных столбов, летит известковая пыль. В комнате ничего не видно из-за дыма - стрельба идет уже по еле видным падающим силуэтам в правом углу. Затихли крики, но выстрелы еще грохочут - Ермаков стреляет из третьего нагана. Слышен голос Юровского:

Стой! Прекратить огонь!

Тишина. Звенит в ушах. Кого-то из красноармейцев ранило в палец руки и в шею - то ли рикошетом, то ли в пороховом тумане латыши из второго ряда из винтовок обожгли пулями. Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:

Слава Богу! Меня Бог спас!

Шатаясь, подымается уцелевшая горничная - она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей - он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего “маузера”. Парень затих и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая - он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из “кольта” и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны.

К Юровскому подходит начальник охраны Павел Спиридонович Медведев и докладывает, что выстрелы были слышны во дворе дома. Он привел красноармейцев внутренней охраны для переноски трупов и одеяла, на которых можно носить до автомашины. Яков Михайлович поручает мне проследить за переносом трупов и погрузкой в автомобиль. Первого на одеяло укладываем лежащего в луже крови Николая II. Красноармейцы выносят останки императора во двор. Я иду за ними. В проходной комнате вижу Павла Медведева - он смертельно бледен и его рвет, спрашиваю, не ранен ли он, но Павел молчит и машет рукой.

Около грузовика встречаю Филиппа Голощекина.

Ты где был? - спрашиваю его.

Гулял по площади. Слушал выстрелы. Было слышно. - Нагнулся над царем.

Конец, говоришь, династии Романовых?! Да... Красноармеец принес на штыке комнатную собачонку Анастасии - когда мы шли мимо двери (на лестницу во второй этаж) из-за створок раздался протяжный жалобный вой - последний салют императору Всероссийскому. Труп песика бросили рядом с царским.

Собакам - собачья смерть! - презрительно сказал Голощекин.

Я попросил Филиппа и шофера постоять у машины, пока будут носить трупы. Кто-то приволок рулон солдатского сукна, одним концом расстелили его на опилки в кузове грузовика - на сукно стали укладывать расстрелянных.

Сопровождаю каждый труп: теперь уже сообразили из двух толстых палок и одеял связать какое-то подобие носилок. Замечаю, что в комнате во время укладки красноармейцы снимают с трупов кольца, брошки и прячут их в карманы. После того, как все уложены в кузов, советую Юровскому обыскать носильщиков.

Сделаем проще, - говорит он и приказывает всем подняться на второй этаж к комендантской комнате. Выстраивает красноармейцев и говорит: - Предлагало выложить на стол из карманов все драгоценности, снятые с Романовых. На размышление - полминуты. Затем обыщу каждого, у кого найду - расстрел на месте! Мародерства я не допущу. Поняли все?

Да мы просто так - взяли на память о событии, - смущенно шумят красноармейцы. - Чтобы не пропало.

На столе в минуту вырастает горка золотых вещей: бриллиантовые брошки, жемчужные ожерелья, обручальные кольца, алмазные булавки, золотые карманные часы Николая II и доктора Боткина и другие предметы.

Солдаты ушли мыть полы в нижней комнате и смежной с ней. Спускаюсь к грузовику, еще раз пересчитываю трупы - все одиннадцать на месте - закрываю их свободным концом сукна. Ермаков садится к шоферу, в кузов залезают несколько человек из охраны с винтовками. Машина трогается с места, выезжает за дощатые ворота внешнего забора, поворачивает направо и по Вознесенскому переулку через спящий город везет останки Романовых за город.

За Верх-Исетском в нескольких верстах от деревни Коптяки машина остановилась на большой поляне, на которой чернели какие-то заросшие ямы. Развели костер, чтобы погреться, - ехавшие в кузове грузовика продрогли. Затем стали по очереди переносить трупы к заброшенной шахте, срывать с них одежду. Ермаков выслал красноармейцев на дорогу, чтобы никого не пропускали из близлежащей деревни. На веревках спустили расстрелянных в ствол шахты - сначала Романовых, затем прислугу. Уже выглянуло солнце, когда стали бросать в костер окровавленную одежду. ...Вдруг из одного из дамских лифчиков брызнул алмазный ручеек. Затоптали костер, стали выбирать драгоценности из золы и с земли. Еще в двух лифчиках в подкладке нашли зашитые бриллианты, жемчуг, какие-то цветные драгоценные камни.

На дороге затарахтела машина. Подъехал Юровский с Голощекиным на легковой машине. Заглянули в шахту. Сначала хотели засыпать трупы песком, но затем Юровский сказал, что пусть утонут в воде на дне - все равно никто не будет их искать здесь, так как это район заброшенных шахт, и стволов тут много. На всякий случай решили обрушить верхнюю часть клети (Юровский привез ящик гранат), но потом подумали: взрывы будут слышны в деревне, да и свежие разрушения заметны. Просто закидали шахту старыми ветками, сучьями, найденными неподалеку гнилыми досками. Грузовик Ермакова и автомобиль Юровского тронулись в обратный путь. Был жаркий день, все измучены до предела, с трудом боролись со сном, почти сутки никто ничего не ел.

На следующий день - 18 июля 1918 года - в Уральскую областную ЧК поступили сведения, что весь Верх-Исетск только и говорит о расстреле Николая II и о том, что трупы брошены в заброшенные шахты около деревни Коптяки. Вот-те и конспирация! Не иначе, как кто-то из участников захоронения рассказал под секретом жене, та - кумушке, и пошло по всему уезду.

Вызвали на коллегию ЧК Юровского. Постановили: этой же ночью отправить автомобиль с Юровским и Ермаковым к шахте, вытащить все трупы и сжечь. От Уральской областной ЧК на операцию назначили моего друга члена коллегии Исая Иделевича Родзинского.

Итак, наступила ночь с 18 на 19 июля 1918 года. В полночь грузовик с чекистами Родзинским, Юровским, Ермаковым, матросом Вагановым, матросами и красноармейцами (всего человек шесть или семь) выехал в район заброшенных шахт. В кузове стояли бочки с бензином и ящики с концентрированной серной кислотой в бутылях для обезображивания трупов.

Все, что я расскажу об операции повторного захоронения, я говорю со слов моих друзей: покойного Якова Юровского и ныне здравствующего Исая Родзинского, подробные воспоминания которого должны быть непременно записаны для истории, так как Исай единственный человек, оставшийся в живых из участников этой операции, кто сегодня может опознать место, где похоронены останки Романовых. Также необходимо записать воспоминания моего друга Григория Петровича Никулина, знающего подробности ликвидации великих князей в Алапаевске и великого князя Михаила Александровича Романова - в Перми.

Подъехали к шахте, спустили на веревках двух матросов - Ваганова и еще одного - на дно шахтного ствола, где была небольшая площадка-уступ. Когда все расстрелянные были вытащены веревками за ноги из воды на поверхность и уложены рядком на траве, а чекисты присели отдохнуть, то стало ясным, насколько легкомысленным было первое захоронение. Перед ними лежали готовые “чудотворные мощи”: ледяная вода шахты не только начисто смыла кровь, но и заморозила тела настолько, что они выглядели словно живые - на лицах царя, девушек и женщин даже проступил румянец. Несомненно, Романовы могли в таком отличном состоянии сохраниться в шахтном холодильнике не один месяц, а до падения Екатеринбурга, напоминаю, оставались считанные дни.

Начинало светать. По дороге из деревни Коптяки потянулись первые телеги на Верх-Исетский базар. Высланные заставы из красноармейцев перекрыли дорогу с обоих концов, объясняя крестьянам, что проезд временно закрыт, так как из тюрьмы сбежали преступники, район этот оцеплен войсками и производится прочесывание леса. Подводы заворачивали назад.

Готового плана перехоронения у ребят не было, куда везти трупы, никто не знал, где их прятать - также. Поэтому решили попробовать сжечь хотя бы часть расстрелянных, чтобы число их было меньше одиннадцати. Отобрали тела Николая II, Алексея, царицы, доктора Боткина, облили их бензином и подожгли. Замороженные трупы дымились, смердили, шипели, но никак не горели. Тогда решили останки Романовых где-нибудь закопать. Сложили в кузов грузовика все одиннадцать тел (из них четыре обгорелых), выехали на коптяковскую дорогу и повернули в сторону Верх-Исетска. Недалеко от переезда (по-видимому, через Горно-Уральскую железную дорогу, - на карте место уточнить у И. И. Родзинского) в болотистой низине машина забуксовала в грязи - ни вперед, ни назад. Сколько ни бились - ни с места. От домика железнодорожного сторожа на переезде принесли доски и с трудом вытолкнули грузовик из образовавшейся болотистой ямы. И вдруг кому-то (Я. М. Юровский говорил мне в 1933 году, что - Родзинскому) пришла в голову мысль: а ведь эта яма на самой дороге - идеальная тайная братская могила для последних Романовых!

Углубили яму лопатами до черной торфяной воды. Туда - в болотистую трясину спустили трупы, залили их серной кислотой, забросали землей. Грузовик от переезда привез с десяток старых пропитанных железнодорожных шпал - сделали из них над ямой настил, проехались по нему несколько раз на машине. Шпалы немного вдавились в землю, запачкались, будто бы они и всегда тут лежали.

Так в случайной болотистой яме нашли достойное упокоение последние члены царской династии Романовых, династии, которая тиранила Россию триста пять лет! Новая революционная власть не сделала исключения для коронованных разбойников земли Русской: они похоронены так, как издревле хоронили на Руси разбойников с большой дороги - без креста и надгробного камня, чтобы не останавливали взгляд идущих по этой дороге к новой жизни.

В этот же день через Пермь выехали в Москву к В. И. Ленину и Я. М. Свердлову с докладом о ликвидации Романовых Я. М. Юровский и Г. П. Никулин. Кроме мешка бриллиантов и прочих драгоценностей, они везли все найденные в доме Ипатьева дневники и переписку царской семьи, фотоальбомы пребывания царской семьи в Тобольске (царь был страстный фотолюбитель), а также те два письма красными чернилами, которые были составлены Белобородовым и Войковым для выяснения настроений царской семьи. По мысли Белобородова, теперь эти два документа должны были доказать ВЦИКу существование офицерской организации, поставившей целью похищение царской семьи. Александр опасался, что В. И. Ленин привлечет его к ответственности за самоуправство с расстрелом Романовых без санкции ВЦИКа. Кроме того, Юровский и Никулин должны были лично рассказать Я. М. Свердлову обстановку в Екатеринбурге и те обстоятельства, которые вынудили Уральский областной Совет принять решение о ликвидации Романовых.

Одновременно Белобородов, Сафаров и Голощекин решили объявить о расстреле только одного Николая II, прибавив, что семья увезена и спрятана в надежном месте

Вечером 20 июля 1918 года видел Белобородова, и он рассказал мне, что получил телеграмму от Я. М. Свердлова. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет в заседании 18 июля постановил: считать решение Уральского областного Совета о ликвидации Романовых правильным. Мы обнялись с Александром и поздравили друг друга, - значит, в Москве поняли сложность обстановки, следовательно, Ленин одобрил наши действия. В тот же вечер Филипп Голощекин впервые публично объявил на заседании областного Совета Урала о расстреле Николая II. Ликованию слушателей не было конца, у рабочих поднялось настроение.

Через день или два в екатеринбургских газетах появилось сообщение, что Николай II расстрелян по приговору народа, а царская семья вывезена из города и укрыта в надежном месте. Я не знаю истинных целей такого маневра Белобородова, но предполагаю, что областной Совет Урала не хотел сообщать населению города о расстреле женщин и детей. Возможно, были и какие-то другие соображения, но ни мне, ни Юровскому (с которым я часто виделся в Москве в начале 1930-х годов, и мы с ним много говорили о романовской истории) они не были известны. Так или иначе, это заведомо ложное сообщение в печати породило в народе живущие по сей день слухи о спасении царских детей, бегстве за границу дочери царя Анастасии и прочие легенды.

Так закончилась секретная операция по избавлению России от династии Романовых. Она прошла настолько успешно, что доныне не раскрыта ни тайна дома Ипатьева, ни место захоронения царской семьи.

До сих пор неясно, был ли прямой приказ из центра на убийство царской семьи или имела место инициатива на местах. Очевидно только, что расстрел в ЦК партии большевиков потом никто, включая Ленина и Свердлова, якобы автора телеграммы о необходимости устранения Николая II и иже с ним, не осудил. По словам члена расстрельной команды Михаила Медведева (Кудрина), Юровский спас «кухонного мальчика», поваренка Леню Седнева, который играл с наследником Алексеем Романовым. Комендант якобы изъял его из списка подлежащих ликвидации. Впрочем, эту «благотворительную» акцию приписывают и другим участникам кровавой вакханалии, в этой истории вообще слишком много «якобы».

Но очевидно, что Леня был единственным выжившим из находившихся в заточении в Ипатьевском доме (во время принятия решения о расстреле). Михаил Медведев признавался, что поначалу перепутал Седнева с цесаревичем и активно возражал против того, чтобы 13-летнего мальчика нецелесообразно убивать. До тех лет, когда убийцы царской семьи обнародовали свои воспоминания (1960-е гг.), Седнев не дожил. Обстоятельства и причины его смерти сегодня тоже покрыты завесой тайны.

В расстреле участвовали как представители Уральского ЧК, так и красноармейцы-латыши. Не все, кстати, согласились убивать. Судя по воспоминаниям того же Медведева, трое отказались, и наганы (револьверы) у них забрали. У тех латышей, которые были не против, помимо винтовок с примкнутыми штыками имелось и иное огнестрельное оружие. Арсенал убийц царской семьи и приближенных к ней был довольно богат: каждый имел по две, а то и по три единицы оружия (сданные отказниками-латышами револьверы тоже пошли в дело). Михаил Медведев упоминает свои бельгийские браунинг и семизарядный наган, а также американский кольт. У Юровского в том числе был немецкий десятизарядный «маузер».

Яков Михайлович Юровский

И, наконец, восьмой убийца, включённый в наш список, – Комендант Дома Особого Назначения Я. М. Юровский.

Яков Михайлович (Янкель Хаимович) Юровский родился 3 июля (19 июня) 1878 года в городе Каинске Томской губернии в многодетной еврейской семье.

Через несколько лет после его рождения семья Юровских переезжает в Томск, где снимает небольшую квартирку, расположенную в полуподвале. Именно в этом городе Янкель Юровский, отдав учёбе полтора года, получает единственное в своей жизни образование – оканчивает 1-е отделение (два класса) еврейской школы «Талматейро», открытой при местной синагоге.

Его трудовая деятельность начинается довольно рано. Уже в семь лет он нанимается «мальчиком» на Дрожжевой завод братьев Кореневских, откуда по достижении 10-летнего возраста, переходит учеником портного в пошивочную мастерскую Рабиновича. Но на этом месте он также долго не задерживается, и уже в 1889 году поступает учеником в часовой магазин Пермана.

В 1891 году Янкель Юровский становится свидетелем проезда через Томск Наследника Цесаревича Николая Александровича – будущего Императора Николая II.

Проработав в Томске до 1892 года, Янкель Юровский переезжает в Тюмень, где продолжает свою трудовую деятельность по той же специальности. В 1895 году он переезжает в Тобольск, где до 1897 года работает подмастерьем часового мастера.

В этом же году он впервые начинает присутствовать на собраниях, а также посещать занятия нелегального кружка местных социал-демократов.

Освоив профессию часовщика, Я. Х. Юровский некоторое время работает кустарём – сначала в Томске, а затем в Екатеринбурге, откуда вновь перебирается в Томск.

По сведениям Департамента Полиции, Я. Х. Юровский в 1898 году по постановлению Томского Окружного Суда отбывал наказание за нечаянное убийство, совершённое им в Томске. (Это наказание он, вероятнее всего, отбывал с 1898 по 1900 годы.)

После своего освобождения Я. Х. Юровский неожиданно для всех богатеет и становится владельцем галантерейного магазина в Ново-Николаевске. Откуда на него свалилось это богатство до сих пор неизвестно, равно как неизвестно и то, насколько «нечаянным» было то убийство…

За несколько лет до описываемых событий Я. Х. Юровский знакомится со своей будущей супругой – Маней Янкелевой (Марией Яковлевной), которая к моменту их встречи уже состояла в браке и имела дочь Ребекку (Римму) 1898 года рождения.

Несмотря на возникшее между ними взаимное чувство, Маня долго не могла решиться на расторжение своего брака в силу самых различных обстоятельств, главным из которых являлось то, что её законный супруг отбывал в то время наказание за совершённое им уголовное преступление. Но, пожалуй, главной причиной, влиявшей на её изначальную нерешительность, было отношение к их нескрываемой связи местной еврейской общины, которая, конечно же, не одобряла подобных поступков.

Не желая отступиться от своей возлюбленной и, в то же время, не зная как ему поступить в данном случае, Я. Х. Юровский, как человек, далёкий от веры своих предков, решает обратиться за советом к Графу Л. Н. Толстому, которого выбирает в качестве своего арбитра. В 1901 году он пишет Л. Н. Толстому письмо, на которое получает ответ лишь в 1903 году.

Следуя совету Графа Л. Н. Толстого (осветившего проблему Я. Х. Юровского в новом для него свете христианской морали), последний делает совершенно неожиданный для всех ход – он и его избранница решают изменить вере отцов и обратиться в Христианство. Для этого Я. Х. Юровский в начале 1904 года уезжает в Германию и некоторое время проживает в Берлине у одного из своих родственников, где и принимает христианско-евангелическое вероисповедание, то есть становится лютеранином.

Вследствие совершённого над ним Таинства Крещения, он уже официально изменяет своё имя «Янкель» на «Яков», переиначив также и своё отчество на «Михайлович», вместо исконного «Хаимович». И теперь, совершенно на законных основаниях, именуется господином Яковом Михайловым Юровским.

В этом же году Я. М. Юровский женится на предмете своей страсти, которая приезжает в Берлин вслед за возлюбленным и, следуя его примеру, также изменяет вере отцов и переходит из иудейства в лютеранство.

Возвратившись в Россию весной 1904 года, семья Юровских выбирает для жительства город Екатеринодар, где её глава некоторое время работает часовщиком. (Именно с этого времени Я. М. Юровский включается в активную борьбу за проведение в жизнь установления о 12-часовом рабочем дне для часовщиков.)

Из Екатеринодара Юровские переселяются в Баку, где рождается их первенец – сын Александр. (Второй сын – Евгений – появляется у четы уже в Томске в 1909 году.)

В августе 1905 года семья Юровских переезжает в уездный город Нолинск, где Яков Михайлович вступает в РСДРП, делу которой он остаётся верен до самых последних дней своей жизни.

Из Нолинска Юровские возвращаются в Томск, где на средства от продажи своего предприятия в Ново-Николаевске и на полученные от этой сделки проценты Я. М. Юровский сначала открывает часовую мастерскую, а затем и собственный магазин по продаже поделочных (полудрагоценных) камней.

Желая внести свой вклад в материальное благополучие семьи, М. Я. Юровская оканчивает Акушерские Курсы («Повивальный институт») при Томском Городском Родильном Доме.

Первое время своего пребывания в партии Я. М. Юровский выполняет технические («рутинные», – по его словам) работы в качестве её рядового члена. Более конкретно об этой деятельности он прямо указывает в одной из своих автобиографий, датированной сентябрём 1923 года:

«…Примерно до 1908–9 года у меня была конспиративная квартира, жили нелегально, бежавши из ссылки, готовил печати для организаций, хранил литературу, готовил паспорта, работал в обществе взаимопомощи ремесленникам, работал среди ремесленных рабочих, принимая участие в организации стачек ремесленных рабочих. После провала нелегальной типографии, кажется, в конце 1908 или начале 1909 года высылка одних, арест других, когда все развалилось я продолжал до ареста в 1912 году вести работу среди ремесленных рабочих».

Длительное время Я. М. Юровскому удавалось скрывать свою конспиративную деятельность, однако с зимы 1910 года он начинает привлекать внимание полиции и Томского ГЖУ.

К середине 1911 года Я. М. Юровский (коммерческие дела которого в силу экономического кризиса пришли к тому времени в упадок) решает ликвидировать свой магазин и сменить профессию часовщика на коммерческого посредника в деле продаж и поставок осокоря. (Осокорь – дерево рода тополь). С этой целью он выезжает в Нарымский край, где в Чулымском лесничестве ведёт переговоры о будущих поставках указанной древесины, а также её дальнейшей транспортировке в районы Поволжья.

Однако перед тем, как осуществить эту поездку, Я. М. Юровский передаёт на хранение своей сестре Перле (Пане) 9 единиц хранящегося у него дома оружия (пистолетов и револьверов), принадлежащего местной социал-демократической организации. Об этом факте становится известно полиции, которая, в свою очередь, узнаёт о нём от своего агента «Сидорова», внедренного в одну из групп местной организации РСДРП.

По приезду Я. М. Юровского в Томск за ним устанавливается тщательное наблюдение, которое продолжается вплоть до весны 1912 года. В апреле 1912 года Я. М. Юровский был арестован по подозрению в принадлежности к РСДРП и препровождён в Томский Губернский Тюремный Замок, в котором проводит ровно месяц. А на следующий день после своего освобождения он был вызван в полицейский участок, где вновь подвергнут аресту и заключению под стражу.

В середине мая 1912 года Я. М. Юровский высылается за пределы Томской губернии и, согласно личному пожеланию, этапируется в Екатеринбург, имея на руках предписание, запрещающее ему поселение в 64-х административных центрах европейской части России, Сибири и Северного Кавказа.

Оказавшись в Екатеринбурге, Я. М. Юровский уже 24 мая 1912 года подаёт прошение на имя Товарища Министра Внутренних Дел И. М. Золотарёва, в котором просит отменить предписание о своей высылке и разрешить ему возвратиться в Томск. Однако все его старания оказались напрасными, так как прошение было оставлено без ответа.

Смирившись с постигшей неудачей, Я. М. Юровский вновь развивает активную деятельность в области частного предпринимательства. И уже в 1914 году на паях с известным уральским фотографом Н. Н. Введенским регистрирует на имя своей супруги фотоателье под названием «Моментальная фотография» (Покровский проспект, 42), специализирующееся, главным образом, на изготовлении небольших портретных фотоснимков. А сделать это ему удалось благодаря знакомству с екатеринбургским ювелиром Б. И. Нехидом, которого он знал ещё по Томску и который, по некоторым сведениям, был обязан Я. М. Юровскому жизнью.

Далее в биографии Я. М. Юровского присутствуют так называемые «белые пятна», поскольку именно в этот период своей жизни он, практически, отходит от революционной деятельности, занимаясь исключительно коммерцией.

В 1915 году Я. М. Юровский (во избежание принудительного переселения в Чердынский уезд Пермской губернии) был вынужден поступить на военную службу, уклоняться от которой ему до сего времени удавалось из-за врождённого туберкулёза лёгких, ревматизма и язвы желудка.

Начав службу в 696-й Пермской Пехотной Дружине, он поступает в Фельдшерскую Школу, по окончании которой (чтобы избежать отправки на фронт), используя свои личные связи с Ординатором Екатеринбургского Военного Лазарета доктором К. С. Архиповым, устраивается в это лечебное заведение Фельдшером Хирургического отделения.

С первых дней Февральской Смуты Я. М. Юровский активизирует свои пораженческие настроения. Со свойственной ему энергией он активно включается в революционную борьбу, полностью отдавая себя организационной и пропагандистской работе, в которой зачастую использует самые гнусные и подлые приемы – такие, например, как кормление больных гнилым мясом с целью вызвать недовольство последних в адрес персонала лазарета.

После захвата власти большевиками в октябре 1917 года Я. М. Юровский становится одной из самых видных фигур, совмещая сразу несколько ответственных постов в новых структурах партийных и советских органов Урала. Вот далеко неполный перечень некоторых его должностей и назначений (не считая участия в работе различных отделов и комиссий), занимаемых им с 1917 по 1918 годы:

Член Военного Отдела Екатеринбургского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов;

Председатель Следственной Комиссии Уральского Областного Революционного Трибунала;

Товарищ Комиссара Юстиции Уральской Области;

Член Коллегии Уральской Областной Чрезвычайной Комиссии (УОЧК);

Заместитель Заведующего Охраной города Екатеринбурга и др.

Наряду с этим Я. М. Юровский занимал ещё и ряд выборных должностей, являясь членом Екатеринбургского Городского и Уральского Областного Исполнительного Комитета РКП(б), а также членом Бюро Екатеринбургского Комитета РКП(б).

Но, в дополнение к занимаемым должностям, Я. М. Юровский получает ещё одну, к которой приступает 4 июля 1918 года. С этого дня он вступает в должность Коменданта ДОН – должность, которая менее чем через две недели принесёт ему «славу» главного цареубийцы.

Яков I Этого короля есть за что упрекнуть: в первую очередь за то, что он допустил смерть своей матери, но все же я не могу не испытывать к нему симпатии. Он взял в жены Анну Датскую, и у них родилось несколько детей; к счастью для короля, его старший сын - принц Генрих - умер