В ближайшие десятилетия русский народ могут затронуть серьезные перемены. Это касается различных процессов – демографических, социальных, этнокультурных, ментальных. Измениться могут даже интеллект и внешность.

Спасти этнос

Русский народ на рубеже XX-XXI столетий угодил сразу в несколько ям. И одна из них – общая с европейцами. Это девальвация понятий «этнос» и «народ». Многие социологи говорят, что не в столь отдаленном будущем самоидентификация по национальному принципу может потерять актуальность. Как в США, скажем, итальянец по происхождению назовет себя американцем, так и в Российской Федерации русский станет исключительно россиянином.
Сегодня мы сталкиваемся с серьезнейшим вызовом – невиданным потоком мигрантов из Центральной Азии и с Кавказа, который уже в ближайшем будущем грозит русскому этносу если не распадом, то серьезной трансформацией, ведь рождаемость в азиатских и кавказских семьях традиционно выше, чем в русских.
В Москве сегодня почти 40% заключаемых браков – смешанные. Безусловно, это лишь часть процесса мультикультуризации российского общества, набравшего обороты в последние годы. Социологи прогнозируют, что встретить в Москве русского через полвека будет так же трудно, как сегодня якута в оленьей упряжке, несущейся по Тверской.
Но, возможно, все не так печально. Сохранению русского этноса могут помочь особенности его организма. Недавно российские и американские генетики выяснили, что даже при поголовном заражении СПИДом россиян 14% жителей страны останутся здоровыми. И это преимущественно русские.
Оказывается, в крови русских есть ген делеция (CCR5). Он противодействует вирусу иммунодефицита и не дает ему заразить клетку. У кавказцев этот защитный ген встречается крайне редко. У грузин его нет вообще. Но если русская женщина с таким геном родит от грузина, то ее потомки навсегда утратят генетическую защиту от СПИДа, заявляют генетики.

Демографические вызовы

По словам директора Федеральной миграционной службы России Константина Ромодановского, в РФ находятся около 9 миллионов иностранных граждан, около 29% из них не знают русского языка. Более того, эксперты, разрабатывающие проект социально-экономического развития России «Стратегия-2020», предложили завезти в страну еще 16 миллионов мигрантов.
Вместо решения демографической проблемы предлагается замещение коренного населения пришлым. «Это не стратегия развития страны, это стратегия ее вымирания», - возмущается директор Института демографических исследований Игоря Белобородов.
При существующей тенденции падение удельного веса русских на территории современной РФ ниже 50% реально ожидать уже в 30-40-х годах текущего столетия, предупреждают демографы. Совсем недавно представитель по связям с организацией «Исламская конференция» Вениамин Попов заявил как о само собой разумеющемся факте, что к 2050 году последователи ислама будут доминировать в населении России.
Учитывая, что огромное количество мигрантов не способно к интеграции, а темпы вымирания в России самые высокие в мире (за 8 лет страна потеряла более 13% населения), это серьезный сигнал для общества, которое пока еще живет и мыслит в контексте русской национальной идеи.
Впрочем, перспективы полного исчезновения русского народа, скорее всего, преувеличены, однако нужно учитывать, что способность к самоорганизации у русских несравнима с народами Кавказа или Средней Азии. Угроза приобретет реальные очертания в том случае, если русские в ответственный момент не смогут консолидироваться. Тогда их ожидает участь национального меньшинства.

Русский бунт

А что будет, если русский народ действительно окажется под угрозой исчезновения в результате ухудшения демографического и социального положения? По мнению социологов, здесь возможны два варианта развития событий: начнется массовый исход русских из страны или же, сплотившись вокруг национальной идеи, они поднимут бунт.
А ведь в таких условиях русские уже оказывались. В 1958 году началось массовое возвращение чеченцев в воссозданную автономию на Кавказе, что привело к серьезному конфликту с русским населением. Многочисленная демонстрация с требованием повторной депортации чеченцев тогда переросла в настоящий погром кавказцев и закончилась штурмом здания обкома КПСС.
Но может случиться так, что пик демографических проблем совпадет с внутренним кризисом, тогда объектом, на который выльет свой гнев народ, может стать власть. Политолог Павел Святенков пишет: «Если в ближайшие годы не удастся создать эффективной экономической модели, то Россия неизбежно окажется в ситуации революции». Впрочем, эти годы могут затянуться. Как известно, русские долго запрягают, но быстро едут.
Политический аналитик Валерий Соловей предупреждает, что скоро по всей России начнутся народные волнения и власть не сможет их подавить, потому что не имеет политической воли идти на масштабное насилие. В Москве, продолжает ученый, люди выйдут на улицы под национальными лозунгами, в провинции - преимущественно под социальными.
Власть сменится, и начнется масштабная демократизация. По этому сценарию угрозы развала страны нет, так как к власти придет примкнувшая к народному движению часть элиты, и все будет замечательно, предрекает Соловей.
Тем не менее возможен и другой характер революции. Базовые характеристики русской ментальности в последнее время сильно меняются. Исследования выявили, что движущими стимулами современной русской молодежи выступают индивидуализм, ценности успеха, благосостояния и иерархии. В условиях процветания корпораций и мафий эти качества будут лишь усиливаться.
Историк Ярослав Бутаков считает, что рано или поздно против этой системы будет направлен бунт, но не ради социальной справедливости, а лишь ради права участия в эксплуатации большинства. «Удачливые предводители такого бунта окажутся в положении предводителей восстания рабов в древнем Египте. Только вместо дворцов фараонов они займут, условно говоря, дачи на Рублевке», – заключает Бутаков.

Новая раса

Несколько лет назад Журнал Health опубликовал исследование американских ученых, которые рассказали, как в ближайшем будущем изменится внешность человека. По словам специалистов, лет через 50 представителей европеоидной расы почти не останется. Виной всему резкое увеличение числа браков между представителями разных национальностей и вероисповеданий.
Такое смешение приведет к появлению новой расы, и главную роль в этом будет играть Китай. Через 50 лет, утверждают исследователи, все европейцы, прежде всего, русские, будут походить на китайцев - они станут ниже ростом, у них изменятся черты лица и генетика в целом. Перспектива пугающая, но мало реалистичная.
За судьбу русского генофонда у нас переживают даже обычные люди. Сотрудник лаборатории популяционной генетики человека Медико-генетического научного центра РАМН Олег Балановский поведал журналистам о разговоре со случайным попутчиком, который стал убеждать ученого в важности сохранения русского генофонда, «ведь сколько бабушек из поколения «Лебединого озера» хранили русские традиции, а их внучки из поколения «пепси» интересуются только западной модой».
Балановский успокоил, что у бабушки и внучки гены одни и те же, и от моды на балет или «пепси» они не изменяются. По словам генетика, попутчик сразу все понял, погрустнел и сказал: «Если генофонд ни на что не влияет, зачем такой генофонд и сохранять?»

Теряя позиции

Сегодня русский язык по количеству разговаривающих на нем людей - четвертый в мире и уступает в этом компоненте лишь английскому, китайскому и испанскому. Но скоро ситуация может измениться. С каждым годом носителей русского языка становится все меньше. Ректор МГУ Виктор Садовничий завил, что через 10 лет русский останется позади французского, хинди и арабского.
Данные центра социологических исследований Минобрнауки России показывают, что число говорящих по-русски к этому времени может сократиться до 212 млн. человек. А к 2025 году русский язык уступит свои позиции бенгали и португальскому.
Минобрнауки также сообщает, что русский язык в странах Западной Европы изучают сегодня около 225 тыс. школьников, хотя до начала 90−х их число превышало 550 тыс. Эксперты убеждены: сокращение носителей русского языка неизбежно нанесет серьезный удар по русской культуре в целом.

Пугающее будущее

Русский менталитет – вещь загадочная. Не в последнюю очередь он складывался под влиянием контрастного климата российских просторов. Увядание природы и длящиеся больше полугода холода неожиданно сменяются буйным цветением и устойчивым зноем.
Историк Валерий Ильин говорит, что в этой мощной амплитуде колебаний – секрет маятника русского характера: упадок сменяется невероятным подъемом, долгая депрессия – огромным всплеском оптимизма, апатия и вялость – приливом сил и вдохновения. В последнее время климатологи все чаще говорят о том, что год от года погода будет становиться все более непредсказуемой. И одному Богу известно, как в этих условиях проявит себя пресловутый русский характер.
Биохимик Александр Спирин видит угрозу для русской ментальности в другом. «В век информатики и вычислительной техники стало очевидно, что человек проиграл компьютеру. Вероятно, в будущем он станет игрушкой для компьютеров, которые лучше и быстрее соображают, что и как надо делать», - считает ученый. Традиционно русская медлительность в борьбе с «умными» машинами делает нас весьма уязвимыми.
Не придает оптимизма еще один фактор – состояние «российских мозгов». В одной из своих работ академик Николай Шмелев отмечал, что последние пятнадцать лет политика высшего руководства исходила из того, что фундаментальные и прикладные исследования, образование, система здравоохранения и культура есть излишество для страны.
Ученый напомнил, что Германия после массовой эмиграции ученых в 30-х годах прошлого столетия до сих пор не может в полной мере восстановить свой научный потенциал. Что-то похожее, по мнению Шмелева, ожидает и нас в перспективе ближайших двух поколений. Россия имеет все шансы превратиться в подлинное «мировое интеллектуальное захолустье».

Под полным контролем

В 2010 году на Всемирной выставке в Шанхае в павильоне России было выставлено отечественное инновационное достижение форсайт-проект «Детство-2030». Идеолог проекта, президент Международной методологической ассоциации Сергей Попов, комментируя свое детище, отметил, что проект ратует за уход от традиционных форм семейной жизни в пользу развития других многообразных вариантов – гостевых браки, множественных браков, разнообразных воспитательных сообществ. Особенно много внимания Попов уделяет родительству, которое, по его мнению, нужно сделать профессией.
В будущем проект предусматривает создание специальных городов, где оторванные от семьи дети будут проходить обучение и постигать азы жизни у «компетентных наставников». Для тех детей, которые не смогут выйти на нужный уровень, в форсайт-проекте имеется программа электронной коррекции их способностей путем внедрения в организм чипов.
А в 2025-2030 годах согласно инновационным планам на свет должны появиться первые дети с заданными характеристиками и возможностями. Еще во внутриутробном периоде это обеспечат специальные нанотехнологии. Учитывая, что таких детей согласно проекту будут воспитывать роботы, страшно вообразить, какое поколение людей мы получим через 20-30 лет.

Ленинградская болезнь

Дистрофия алиментарная (голодная болезнь) – так называется нарушение общего питания организма вследствие длительного недоедания, когда пища содержит недостаточное по сравнению с затрачиваемой энергией количество калорий. После Великой Отечественной войны у дистрофии появилось еще одно, неофициальное название – «ленинградская болезнь».

Те, кто пережил это, знают: ничего страшнее на свете нет. Есть ощущение, что от бомбежек можно укрыться, но только не от голода. «Голод – это невероятное чувство, не отпускающее ни на миг, – рассказывал в одном из своих интервью автор «Блокадной книги» Даниил Гранин. – Одна мать кормила детей своей кровью, надрезая себе вены».

Неужели и всех нас (или, по крайней мере, большую часть жителей Земли) постигнет та же участь? Многие эксперты уверены: это вполне возможно. Есть теория, которая предрекает человечеству массовую гибель уже через 50-100 лет. Существует понятие некоего гипотетического Рубикона в 9-13 млрд человек (конкретная цифра сильно размыта), когда перенаселение достигнет критических пределов и будет стремиться естественным образом ограничивать рождаемость.

Обсуждение проблемы началось в 1972 году со знаменитого доклада Римскому клубу группы ученых, возглавляемой профессором Деннисом Медоузом. Доклад назывался «Пределы роста». В него вошел ряд идей о том, что начало XXI века ознаменуется неизбежностью всемирных катастроф, связанных с истощением природных ресурсов, загрязнением окружающей среды и демографическим взрывом в развивающихся странах.

Большинство специалистов сегодня, однако, не считает перенаселение столь острой проблемой. Да и данные о нем весьма неоднозначны. Львиная доля экспертов уверена, что рост численности жителей Земли замедляется, хотя количество людей на планете, конечно, растет. К чему и когда именно это приведет – сказать очень сложно. Но голод – это не только и не столько следствие перенаселения. Это также следствие войн, эпидемий и нерационального использования ресурсов. Нехватка воды, изменение климата, опустынивание, вырубка лесов и рост цен на электроэнергию уже стали помехой для многих производителей продуктов питания.

В бедных странах семьи планируют специальные дни, в которые они ничего не будут есть.

Демографический взрыв: быть или не быть?

Следует признать: вопрос не корректен. Демографический взрыв давно уже начался, и пик его пришелся на 1960-е годы. А вот с конца 1980-х наблюдается снижение абсолютных темпов роста населения мира. Сегодня эти темпы падают практически во всех странах. Несмотря на то, что население планеты уже перевалило за 7 млрд. Такое количество «нас» – это всего лишь последствия того самого демографического взрыва, о котором мы говорили выше. По данным ООН, в период с 1994 по 2014 год количество людей старше 60 лет удвоилось, и в прошлом году их численность в мировом масштабе оказалась большей, чем количество детей в возрасте до пяти лет.

Поэтому демографы утверждают: мы, напротив, живем в эпоху постепенного снижения темпов роста населения. И хотя число людей на Земле продолжает быстро увеличиваться, прирост сократился почти вдвое по сравнению с показателем 1963 года, когда он достиг пикового значения. По прогнозам специалистов, высокие темпы демографического роста (около 2% в год) сохранятся почти до конца XXI века – до 2090 года. Затем они должны снизиться, и после того как популяция Homo Sapiens достигнет 12-13 млрд человек, наступит стабилизация. Правда, при таком раскладе вполне вероятна деградация природных систем, которые обеспечивают нам жизнь, и, конечно, острая продовольственная проблема.

А в ближайшее время угроза перенаселения особенно высока в странах с неконтролируемой рождаемостью: прежде всего речь идет о государствах Тропической Африки, таких как Нигерия, Демократическая республика Конго, Ангола и др.

Датский экономист, эколог и общественный деятель Бьорн Ломборг подвергает критике теорию перенаселения. В своей книге The Skeptical Environmentalist («Скептический эколог») он приходит к выводу о том, что концепция демографического взрыва сомнительна, количество голодающих падает, как и цены на продукты питания, а уровень необходимого для биосферы биоразнообразия слишком завышен, развитие же технологий и социальная ответственность приводят к уменьшению загрязнения окружающей среды.

Сегодня самым крупным государством по численности населения является Китай, который после 2025 года, возможно, догонит Индия. До 1991 года третьим по численности населения был СССР, после его распада третьими стали США. Россия занимает в этом списке девятое место.

По мнению другого специалиста, кандидата социологических наук, директора Института демографических исследований Игоря Белобородова, теория перенаселения во многом противоречит элементарной статистике. Особенно это касается обсуждаемого нами продовольственного кризиса.

Так, в 1990 году, по данным Белобородова, в мире голодало порядка 1 млрд человек, а к 2013 году, после увеличения населения, этот показатель снизился до 842 млн. По его мнению, для комфортного размещения всего населения Земли достаточно территории Австралии, при этом на каждого человека будет приходиться по гектару свободной площади.

«По всем существующим демографическим прогнозам, уже в ближайшем будущем темпы прироста мирового населения будут постоянно замедляться, а затем и вовсе приобретут депопуляционную направленность», – пишет социолог в своей статье «Симптомы демографической деградации».

Он приводит «наиболее вероятный» сценарий демографического прогноза под названием World Population Prospect, где указано, как темпы воспроизводства населения за период с 2005 по 2050 год изменятся по сравнению с 1950-1975 годами:

Хлеба без зрелищ!

«Используя известный образ, можно сказать, что земная цивилизация напоминает волшебника, вызвавшего к жизни столь могучие силы, что уже не может с ними совладать, – пишет в своей статье «Глобальная продовольственная проблема» доктор экономических наук, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, исследователь этого вопроса Евгений Ковалев. – Давление человечества на природную среду, в частности на ресурсы, достигло такого предела, за которым природа уже не может (или почти не может) восстанавливать себя в прежнем объеме. В этом смысле рост населения Земли можно назвать проблемообразующим фактором. Это, видимо, действительно так, но лишь в конечном счете. Иначе как объяснить тот факт, что в Африке, где производство продовольствия переживает стагнацию, население быстро возрастает и период удвоения его численности составляет немногим более 20 лет».

Несмотря на рост мирового населения, Ковалев указывает, что производство продуктов питания до некоторых пор росло быстрее численности людей. Да и технологические сдвиги в аграрной сфере позволяли не только увеличивать производство, но и снижать его издержки, а значит, и цены на сельскохозяйственную продукцию.

И все было бы прекрасно, если бы к началу нынешнего столетия наблюдатели с тревогой не обнаружили две новые тенденции, наметившиеся в продовольственной сфере. «Во-первых, рост производства продуктов питания стал постепенно замедляться, затормозилось также снижение себестоимости, а следовательно, и цены единицы продукции, – пишет исследователь. – Во-вторых, хотя это и не сказалось немедленно на непосредственной стоимости продовольственных товаров, начала возрастать та экологическая цена, которую человечество платит за рост сельскохозяйственного производства».

Как сказал в свое время немецкий иммунолог и бактериолог Пауль Эрлих, «пытаясь прокормить растущее число себе подобных, мы подвергаем опасности самую способность Земли вообще поддерживать какую-либо жизнь».

От масштабного массового голода в Восточной Африке в 2011 году умерли от 50 до 100 тыс. человек.

Евгений Ковалев говорит о том, что сегодня используется вся пригодная для обработки земля. Распахивание же новых пахотных площадей может привести к удорожанию сельхозпродукции и к отрицательным последствиям для окружающей среды, как это уже произошло в зоне нестабильного земледелия, например в странах Африки. «Согласно данным доклада американского Института мировых ресурсов, деградация почв и их обеспеченности водой охватывает уже 16% мировых сельскохозяйственных площадей (по данным за 2004 год – NS). Увеличение производства в значительной степени достигается за счет причинения вреда или даже разрушения сельскохозяйственных ресурсов. Это означает, что нынешнее население Земли в экологическом смысле наращивает свое потребление продовольствия за счет будущих поколений», – пишет Ковалев.

В конце 1992 года более 1500 известных ученых из разных стран мира подписали воззвание, прозвучавшее как энергичное предупреждение человечеству о происходящем ухудшении окружающей среды, которое является угрозой существования земной цивилизации как таковой. В нем говорилось о повсеместном снижении плодородности почв как следствии существующих методов земледелия и животноводства. В числе прочего было также названо исчезновение лесов. Так, с 1945 года 11% (территории, превосходящие площадь Индии и Китая вместе взятых) растительного покрова Земли подверглись деградации. Интенсивное орошение сельскохозяйственных почв приводит к тому, что даже крупные реки начинают мелеть. Хуанхе, например, пересыхает каждый год на несколько месяцев. Та же проблема с обмельчанием многих крупных озер и даже внутренних морей, подобно Аральскому в Средней Азии или озеру Чапала в Мексике.

Как утверждают ученые, в 80 странах, где проживают 40% всего населения планеты, существует серьезная нехватка поверхностных вод. Довершает картину загрязнение рек, озер и грунтовых вод, которое делает их непригодными для использования.

Важным фактором стало и массовое исчезновение легких планеты – лесов, особенно тропических. Евгений Ковалев: «Согласно данным Всемирного банка, ежегодные темпы сведения лесов с 1990 по 1995 год составляли 101,7 тыс. кв. км. Тот факт, что кое-где, например в США и некоторых странах ЕС, в эти годы площадь лесов увеличилась, отнюдь не дает оснований для оптимизма, поскольку это означает, что реальные темпы обезлесения в наиболее уязвимых зонах, прежде всего в тропиках, были еще более высокими, чем показывают данные ВБ».

В своем воззвании ученые подчеркнули, что при сохранении таких темпов большинство влажных, тропических лесов исчезнет до конца XXI века, а вместе с ними канет в Лету и огромная часть растений и животных.

ВОЗ считает голод главной угрозой здоровью людей: именно он является причиной трети детских смертей и 10% всех заболеваний.

Свой вклад – причем гораздо больший, чем полеводство, – в обострение продовольственной проблемы вносит животноводство. Согласно данным Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, которые приводит Ковалев, в 2000 году общее мировое поголовье всех домашних животных составляло 1331 млн голов крупного рогатого скота, 1060 млн овец, 905 млн свиней, 235 млн гусей. А ведь вся эта живность нуждается в пространстве для выпаса и кормах. Такая потребность и есть смертный приговор для значительной части тропических лесов. «В Центральной Америке, например, с 1950 года до наших дней были превращены в пастбища 6 млн га лесов, а в районе Амазонии 50% пастбищ, отвоеванных у тропических лесов, были заброшены из-за полного истощения», – приводит статистику ученый. Не говоря уже о том, какое количество метана и аммиака выбрасывают в атмосферу все эти животные. Существуют и цифры: подсчитано, что ежегодный выброс аммиака домашними животными во всем мире составляет 23 млн тонн.

Евгений Ковалев ссылается на выводы Всемирного банка, который утверждает, что население планеты не стабилизируется на уровне ниже 12,4 млрд человек, а, по расчетам ООН достигнет, возможно, отметки в 14 млрд. «Но уже сейчас один человек из пяти живет в абсолютной бедности, не получая достаточного питания, а один из десяти страдает от хронического голода. Остается не более нескольких десятилетий до того времени, когда шанс предотвратить растущие угрозы будет окончательно потерян», – делает неутешительный прогноз автор.

И хотя он тоже говорит о снижения роста численности населения (особенно в развитых государствах, в Европе и США, а также в России), обращаясь к цифрам, ученый отмечает, что в некоторых государствах этот рост, напротив, набирает скорость. Среди них – страны Африки, о которых мы и говорили. Сюда добавляются также Индия и Пакистан.

«Обострение проблемы воды таит в себе и политическую угрозу, поскольку может привести к обострению конфликтов внутри стран и между государствами», – заключает экономист.

Специалист по статистике нидерландского Центра математики и информатики Петер Грюнвальд подсчитал, что за всю историю человечества (если считать, что она началась 162 тыс. лет назад) на Земле было рождено более 107 млрд людей.

Спасение утопающих

По данным того же Всемирного банка за 2012 год, рост мировых продовольственных цен в странах СНГ уже превратил в бедняков 44 млн человек.

«Российская газета» от 16 марта 2012 года в материале «Накормим всех!» писала: «Голодают или недоедают сегодня, по оценкам ученых, 925 миллионов человек. Еще 1 миллиард страдает от так называемого скрытого голода, не имея в своем питании достаточно витаминов и минералов. Зато 1 млрд самых благополучных землян значительно «перепотребляет», распространяя новый тип эпидемии – переедание, заканчивающееся диабетом второго типа и сердечно-сосудистыми болезнями».

А сколько некогда годных к употреблению продуктов каждый день летит в мусорное ведро? Такой статистики нет нигде.

То же издание в том же материале пишет: «Главный правительственный ученый Соединенного Королевства сэр Джон Беддингтон считает, что ключевым фактором выживания для населения образца 2050 года станут генетически модифицированные продукты. И люди должны принять их и смириться с ними. Контраргументы морально-этического плана к ГМ-сельхозкультурам больше не приемлемы. И в самом деле, как иначе прокормить население Земли, прирастающее сегодня ежемесячно на 6 миллионов, притом что к 2030-му более 60 процентов землян будут жить в городах, перестав заниматься скотоводством и земледелием?»

По подсчетам британских экспертов, к 2050 году населению земного шара, достигшему отметки в 9 с лишним млрд человек, потребуется на 40% больше продуктов питания, на 30% больше воды и на 50% больше энергии, чем сегодня. Поэтому профессор Беддингтон предрекает: без современных биотехнологий, включая генетическую модификацию и нанотехнологии, еды вдоволь отныне нам не видать. Только генно-модифицированные культуры способны противостоять вредителям и насекомым, которые сегодня пожирают до 30% посевов, и только ГМ-растения окажутся жизнестойкими при нехватке и засолении воды.

Должна измениться и сама философия еды. Это значит, что пища должна стать ценной уже в наши дни. «Сегодня несознательный среднестатистический британский потребитель ежегодно выбрасывает в мусорное ведро продуктов на сумму от 500 до 700 фунтов стерлингов (800-1120 долларов), что составляет примерно четверть от всех закупаемых семьей продуктов питания», – пишет издание.

Еще одной надеждой на спасение от грозящего планете голода и искусственного мяса является совершенствование управления глобальной продуктовой системой. Для этого необходимо сократить субсидии и дотации, а также устранить торговые барьеры, которые ставят беднейшие страны в невыгодное положение. «РГ»: «Когда зерно из-за засухи сгорает в одной отдельно взятой стране – цены на хлеб по всему миру взлетают вверх, что доказывает необходимость гибкой продуктовой кооперации в глобальном масштабе».

Как мы уже говорили, большинство демографов сходится на том, что рост населения Земли естественным образом остановится во второй половине XXI века, когда число обитателей планеты достигнет отметки ориентировочно 9-13 млрд человек. Но как прокормить и эти 9 млрд? «Это очень сложная задача, – приводит газета слова британского профессора Чарльза Годфрея. – Если все эти 9,5 миллиарда будут иметь такие же аппетиты и такое же меню, которые мы имеем сегодня в Европе – не говоря уже о Соединенных Штатах! – то это будет еще та задачка. Если же мы сможем каким-то образом изменить спрос, то, я полагаю, задача прокормить население будет достижимой».

Немного оптимизма и... жуков

Надо сказать, что всемирные организации работают над проблемой вовсю. И ищут выходы. Хоть какие-нибудь. Так, в мае 2013 года ООН предложила жителям планеты постепенно переходить в своем рационе на... насекомых. «Насекомые – один из наиболее доступных видов белковой пищи. Они составляют 50% от известных разновидностей фауны, – отмечается в докладе ученых. – Около двух тысяч различных насекомых входят в традиционный рацион 2 млрд человек».

В докладе подчеркивается: концентрация белков, полезных жиров, кальция, железа и цинка в насекомых порой даже выше, чем в говядине. При этом для выращивания 1 кг насекомых достаточно 2 кг пищи, а для крупного рогатого скота – 8 кг. Впрочем, один из авторов публикации Ева Мюллер поясняет: «Мы не призываем всех есть жуков. Мы пытаемся сказать, что насекомые – лишь один из многочисленных ресурсов, предоставляемых лесами, хотя их практически не рассматривают в качестве потенциального источника продовольствия и особенно кормов для животных».

Вышеупомянутый нами исследователь продовольственной проблемы Евгений Ковалев также считает, что «обнадеживающей тенденцией последних десятилетий стало развитие марикультуры – разведения на рукотворных морских плантациях устриц, мидий, ламинарии. Видимо, именно марикультуре принадлежит будущее», – говорит он.

Но для масштабного развития марикультуры необходимы крупные инвестиции, которые окупятся лишь со временем. Пока же приходится рассчитывать на старую добрую рыбу. И это при том, что ученые мира давно бьют тревогу по поводу роста деструктивного воздействия на Мировой океан, особенно в прибрежных его районах, где добывается основная масса рыбы. «Мировой морской улов находится на предельном уровне. Некоторые зоны рыболовства уже демонстрируют признаки коллапса. Реки выносят в моря не только тяжелую массу смываемой почвы, но также промышленные, сельскохозяйственные и животноводческие отходы, часть которых обладает токсичностью», – пишет Ковалев.

Предположим самый плохой и, будем надеяться, самый маловероятный сценарий: вымирание человечества. Что произойдет в этом случае? Неужели у нашего недальновидного, но все же местами вполне славного рода нет шансов на спасение? К счастью, есть.

Допустим, в мире останется всего сто человек. Хватит ли этого для выживания популяции? «Сто – запросто хватит, если это не будут люди одного пола, – отвечает на этот вопрос известный антрополог Станислав Дробышевский на портале «Антропогенез.ру». – Для успешного выживания популяции на острове Питкерн хватило одного мужчины и нескольких женщин. Опыт сохранения краснокнижных зверюшек показывает, что иногда хватает и пары особей. Конечно, злые рецессивы могут подпортить малину, но для капитальной порчи и рецессивы должны быть очень уж злыми, и отбор зело суровым. А в более-менее адекватных условиях (скажем, после ядерной войны) десятка бушменов (оставшихся за бортом большой политики и вдали от сферы интересов сверхдержав) за глаза хватит для Homo-реконкисты».

– Я сторонник демографической концепции Сергея Петровича Капицы, поэтому думаю, что перенаселение планете не грозит, – говорит известный профессор-геополитик, создатель сетевого проекта «Институт геополитики», редактор и автор журнала «Ландшафты жизни» Владимир Дергачев. – Это связано и с геополитической трансформацией мира, потому что центр экономического и технологического развития смещается в Азию. А две крупнейших экономики Азии, самые крупные по демографической мощи страны – это Китай и Индия. По прогнозам, в будущем самыми крупными по численности населения также останутся эти две страны. Но уровень жизни в них растет, поэтому проблема перенаселения, вероятно, не будет стоять слишком остро. Правительство Китая понимает, что достигнуть уровня жизни западного человека при такой численности населения оно не сможет, поэтому в Китае взят курс на создание общества среднего достатка.

Конечно, когда летишь самолетом над Великой китайской равниной, хорошо видна перенаселенность. Из-за работающих повсеместно котельных над равниной буквально стоит смог. Но, поскольку я не один раз был в Китае, могу сказать, что власти Поднебесной хорошо понимают всю остроту этой экологической проблемы и, вероятно, найдут ее решение.

Существуют теории о том, что войны позволяют стабилизировать рост населения. Но это, конечно, не так. В настоящее время население планеты превышает 7 млрд человек. И какая нужна война, чтобы прекратился прирост населения? По моим прогнозам, мировой (ядерной) войны в обозримом будущем не будет, но региональные конфликты в ближайшие десятилетия сохранятся – именно в связи с глобальной геополитической трансформацией, о которой я говорил.

Мало того, что Запад, или «золотой миллиард», – это фактически общество потребления. Одновременно обостряются проблемы обеспечения населения продовольствием и пресной водой во многих развивающихся странах. Например, причины многих конфликтов на Ближнем Востоке за последние сто лет связаны с проблемами контроля за источниками пресной воды. Да, можно привести пример Объединенных Арабских Эмиратов, которые превратили Аравийскую пустыню в цветущий сад за счет опреснения морской водой, но в других регионах дефицит пресной воды остается чрезвычайно острым. Например, в зоне африканского Сахеля, между Сахарой и Центральной Африкой, происходит тотальное опустынивание. Все эти проблемы ведут не к тому, что население будет увеличиваться, а к тому, что продолжится массовая гибель людей от недостатка воды, пищи и отсутствия нормальной медицины.

По данным Всемирной организации здравоохранения, ежедневно в мире 24 тыс. человек умирают от голода или болезней, непосредственно связанных с голодом. Пока вы читали эту статью, в мире умерло около 400-500 человек. Из них чуть меньше половины – дети.

Чтобы ответить на вопрос, как будет развиваться мировой рынок труда и трудовые отношения на планете в ближайшие 20-30 лет, журналисты делового журнала «Инвест-Форсайт» проанализировали более 150 прогнозов, опубликованных различными исследовательскими группами и консалтинговыми центрами.

Прогнозы футуристов, экономистов и политологов говорят, что к середине XXI века текущее состояние мира и человечества изменится довольно ощутимо. Многие предсказывают унылую картину – почти все работы будут выполнять роботы, а большинству населения ничего не останется, кроме как жить на пособия. Это может грозить самыми разными проблемами и конфликтами социального и военного характера, а также борьбой с самими роботами, битвой за ресурсы, применением механизмов контроля за рождаемостью и сегрегацией разных категорий людей.

Но присутствует и иная концепция, предлагающая, по сути, сделать следующий шаг в истории человеческого прогресса. Согласно ей, нас ждет наступление «золотого века», обусловленного бесконечно высокой производительностью роботов, налоговым перераспределением сверхдоходов и внедрением безусловного базового дохода.

Интересно, что истоки у этих картин одинаковы, и начало положено уже сейчас. Сегодня роботы и искусственный интеллект (ИИ) выполняют лишь малую часть работ в некоторых производствах, однако многие согласны , что темпы автоматизации будут лишь расти и приводить к вымыванию с рынка части людей.

И в первую очередь роботами и ИИ будут заменены специальности, которые регламентируемы и легко алгоритмизируемы, в том числе продавцы, водители, операционисты, сотрудники колл-центров, юристы и экономисты. А востребованными останутся «сложные» профессии, где искусственный интеллект пока не может заменить людей (учёные, топ-менеджеры, деятели культуры, топ-специалисты в IT, врачи высшей категории и т.п.), а также «простые профессии», где работа алгоритмизируема слабо либо замена работников на «условных роботов» экономически нецелесообразна (медсестры, няни, социальные работники и др.). Вытеснение обесценит стоимость труда и приведет к росту технологической безработицы. В результате на рынке труда и в экономике будет набирать темпы поляризация рабочих мест и вымывание среднего класса Трудовые доходы будут снижаться, а доход от капитала (для его владельцев) – расти. И вот тогда-то, в зависимости от решений, принятых правительствами или межправительственными организациями, человечество либо пойдет по пути имущественного расслоения, либо обратится к идее всеобщего дохода.

Одновременно с высвобождением рабочих мест будут появляться и новые рабочие места, в том числе связанные с когнитивными технологиями и алгоритмизируемыми процессами – специалисты по IT, машинному обучению, Big Data, робототехнике и т.п.. В зависимости от того, будут ли приняты вовремя меры по сохранению рабочих мест или созданию «новой занятости», сокращение рабочих мест сможет или не успеет быть скомпенсировано этой «новой занятостью». В лучшем случае все сокращенные рабочие места могут быть замещены новыми профессиями, в худшем – не более половины. Однако при должном обучении роботизация приведет даже к росту занятости и зарплат, стимулируя спрос на высококвалифицированный труд.

Изменятся и функции HR-служб – те начнут целенаправленную борьбу за таланты; возможно, отслеживание и развитие способностей будет начинаться со школьного и даже дошкольного возрастов. Сами предприятия начнут не только потреблять человеческий капитал, но и активно вкладываться в его развитие. Основным активом станет человеческий капитал, а ядром мотивации – социальные факторы и бренд работодателя. Впрочем, некоторые сценарии предполагают, что через 10-20 лет функция HR в её нынешнем виде исчезнет или значительно сузится: её постепенно заменят автоматизация, аутсорсинг и самоорганизующиеся команды.

Эксперты отмечают, что формы привлечения и мотивации персонала станут более гибкими и разнообразными. Опираясь на уже существующие тренды, исследователи предсказывают бурный рост на рынке труда удаленной работы, фриланса, самозанятости, аутсорсинга, временных проектных команд.

Система образования будет подтягиваться за требованиями компаний и общими вызовами рынка труда. В целом, всем придется обучаться новому – те профессии, что сохранятся, будут серьезно изменены, даже представителям рабочих специальностей придется постоянно повышать уровень знаний. Обычной практикой станет непрерывное образование – «lifelong leaning» – обучение и переообучение в течение всей жизни.

Система образования в целом будет пересмотрена и, возможно, создана заново, как вариант – в едином всеобщем образовательном пространстве. Образовательный процесс станет более гибким и индивидуализированным, получат дальнейшее развитие онлайн- и смешанные формы обучения. Ученые заявляют, что 2/3 нынешних первоклассников будут работать по профессиям, которых в настоящее время не существует. Главное, опять же, – вовремя заметить процесс и включиться в ход даже не обновления образования, а создания принципиально новых его систем.

Перспективы, представленные в этом прогнозе обсудили члены экспертного клуба «Проектирование будущего»:

– Лично мне не хватило одного прогноза. Притом что сказано о снижении среднего времени занятости, отражающем в скрытой форме рост безработицы (точнее, ее рост в рамках официальной занятости), нет ни слова о том, куда вообще двинется высвободившаяся масса прежде рабочего времени человечества: в «теневую» занятость, в безвозмездную социальную активность (волонтерство, внутрисемейный труд и т.д.) или личный досуг (путешествия, самосовершенствование, образование, религия, культура и т.д.).

Прогноз убедил меня в том, что в ближайшем будущем не останутся без работы и, более того, будут успешно плодиться юристы совершенно новой категории: возникнет целая отрасль юриспруденции, связанная с т.н. «правом роботов» . Робот-полицейский, застреливший нарушителя, дрон, не доставивший вовремя пиццу, или попавший в ДТП автомобиль без водителя будут введены в однозначное правовое поле. В этой реальности, сошедшей со страниц Карела Чапека и Айзека Азимова, жить нам придется в ближайшие десятилетия – тут я авторам прогноза доверяю.

Константин Фрумкин , шеф-редактор журнала «Инвест-Форсайт»

– Авторы обзора противопоставляют рост имущественного неравенства и вариант введения базового дохода – кажется, никакого противопоставления здесь нет. Неважно, в форме ли базового дохода или иной, но очевидно: если мы войдем в эпоху проблематической занятости, это будет означать расширение различных видов социальных выплат и, несомненно, будет способствовать неравенству между получателями социальных пособий и теми, кто сохранит более традиционные источники доходов.

Но гораздо интереснее представляется перспектива того, что расширение соцвыплат с одной стороны и резкая проблематизация трудоустройства с другой могут привести к тому, что вопросы о занятости и источнике дохода вообще могут оказаться разведенными: то есть речь может встать о поиске трудовой занятости как источнике личной самореализации и чувства востребованности – притом что, собственно, доход может иметь отличное от труда социальное происхождение. Разумеется, между «волонтерством», не приносящем дохода, и полноценно оплаченным трудом располагается множество переходных форм – начиная с субсидируемых государством рабочих мест. Таким образом, должна возникнуть особого рода «новая занятость», которая не будет предполагать нужность и рентабельность рабочих мест в экономическом смысле слова. Это будут рабочие места, которые станут либо субсидироваться во имя снижения проблемы безработицы, либо, скорее, удовлетворять экзистенциальные потребности самих трудящихся. Это будут рабочие места волонтерского, иногда даже игрового типа. Немаловажным источником рабочих мест при этом может стать область политики и госуправления, привлекающая сама по себе и т.д. Следует ожидать появления рабочих мест, ранее не существовавших из соображений экономии – теперь оплата труда станет формой пособий по безработицы.

Дмитрий Евстафьев , профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики

– Центральная проблема прогнозов, касающихся будущего рынка труда, причем как в глобальном разрезе, так и на национальном уровне, вероятно, заключается в том, что мы не очень видим состояние глобальной экономики на ближайшие 12-15 лет, на время меньшее, чем один образовательный цикл. Мы понимаем, что, во-первых, будущее станет сильно отличаться от настоящего – и с точки зрения экономики, и с точки зрения социальных отношений, а главное, что «посадка» будет жесткой. Во-вторых, мы видим примерный набор технологий, из которых будет сконструирована «Четвертая промышленная революция», но пока не до конца понимаем взаимосвязи между ними. Наконец, мы понимаем, что т.н. «Четвертая промышленная революция» будет явлением столь же социальным, сколько и технологическим. Но целостного образа будущего экономики у нас нет, если не считать нескольких цветастых фраз. Отсюда противоречивость требований к кадрам. Ясно, впрочем, одно: требования к тем, кто собирается, условно, пробиться «наверх» в социальном плане (не в имущественном или профессиональном, а именно в социальном), если они не принадлежат к бизнес- или политической аристократии, будут возрастать, что вернет нас к проблеме относительной пауперизации общества, отмеченной еще Марксом, и к влиянию социальных диспропорций на глобальные и национальные политические процессы. И ничего, кроме сочетания самозанятости и укрепления институтов государственности, мы в качестве ответа, боюсь, не найдем.

Стивен Бьюрани (Stephen Buranyi)

В 2011 году Клаудио Аспези (Claudio Aspesi), старший инвестиционный аналитик Bernstein Research (Лондон), сделал ставку на то, что господствующая в одной из самых прибыльных мировых отраслей фирма Reed-Elsevier приближалась к своему банкротству. Многонациональный издательский гигант с годовым доходом более шести миллиардов фунтов стерлингов был любимчиком инвестора. Он принадлежал к тому небольшому числу издателей, которые благополучно осуществили переход к интернету, и, по прогнозам недавнего отчета компании, ее ожидал еще один год роста. Тем не менее у Аспези были все основания полагать, что это предсказание — равно как и все другие, звучавшие из уст крупных финансовых аналитиков — было неверным.

Ядро деятельности издательского дома Elsevier составляют научные журналы, еженедельные или ежемесячные издания, в которых ученые делятся друг с другом результатами своей работы. Несмотря на узкую аудиторию, научная периодика — бизнес довольно внушительных масштабов. Насчитывая более 19 миллиардов фунтов стерлингов общих мировых доходов, он по своим размерам занимает промежуточное положение где-то между индустрией звукозаписи и кинопроизводством, правда отличается гораздо большей рентабельностью. В 2010 году отдел научных изданий Elsevier сообщил о доходе в 724 миллиона фунтов стерлингов, полученном всего с двух миллиардов продаж. Это была 36-процентная разница — выше, чем зарегистрированная в том же году такими компаниями, как Apple, Google или Amazon.

Правда бизнес-модель Elsevier не на шутку озадачивала. Чтобы заработать деньги, традиционный издатель — скажем, журнал — сначала должен покрыть множество издержек: он платит авторам за статьи; прибегает к помощи редакторов для подготовки, оформления и проверки статей; платит за распространение готового продукта среди подписчиков и розничных торговцев. Все это дорого, и успешные журналы обычно получают примерно 12-15-процентную прибыль.

Способ заработать на научных статьях выглядит очень похоже — за исключением того, что научным издателям удается избежать большинства фактических затрат. Ученые сами руководят созданием своих трудов — получая в основном правительственное финансирование — и предоставляют их издателям бесплатно. Издатель платит научным редакторам, которые оценивают, стоит ли работа публикации, и проверяют ее грамматику, но главная часть редакционной нагрузки — проверка научной достоверности и оценка экспериментов, процесс, известный как экспертная оценка — ложится на плечи ученых, работающих на добровольных началах. Затем издатели продают продукт институциональным и университетским библиотекам, опять-таки финансируемым правительством, чтобы их читали ученые — которые в собирательном смысле сами и являются главными создателями этого продукта.

Все равно как если бы The New Yorker или The Economist требовали, чтобы журналисты бесплатно писали и редактировали друг у друга статьи, и при этом просили правительство платить по счетам. Внешние наблюдатели, как правило, в недоумении разводят руками, когда описывают эту структуру функционирования. В докладе парламентского комитета по науке и технике за 2004 год в отношении данной отрасли сухо отмечается, что «на традиционном рынке поставщикам платят за товары, которые они предоставляют». В отчете Deutsche Bank за 2005 год это явление называется «странной» системой «тройной оплаты», при которой «государство финансирует большую часть исследований, выплачивает жалование большинству специалистов, проверяющих качество исследований, а затем покупает большую часть опубликованных продуктов».

Ученые прекрасно понимают, что являются участниками не самой выгодной для них сделки. Издательский бизнес «порочен и бесполезен», в 2003 году написал в статье для The Guardian биолог из Беркли Майкл Эйзен (Michael Eisen), заявив, что «этот позор должен быть вынесен на суд публики». Адриан Саттон (Adrian Sutton), физик из Имперского колледжа, сказал мне, что ученые «все являются для издателей рабами. Найдется ли еще одна подобная отрасль, которая получает от своих клиентов сырье, заставляет тех же самых клиентов контролировать его качество, а затем продает эти же материалы клиентам по значительно завышенной цене?» (Представитель RELX Group — таково официальное название Elsevier с 2015 года — сказал мне, что их фирма и другие издатели «обслуживают исследовательское сообщество, беря на себя те необходимые задачи, которые ученые либо не могут выполнить, либо не занимаются ими сами, и взимают за эту услугу справедливую плату»).

По мнению многих ученых, издательская индустрия оказывает слишком большое влияние на выбор учеными объекта исследования, что в конечном итоге очень вредно для самой науки. Журналы ценят новые и впечатляющие результаты — в конце концов, их бизнес заключается в том, чтобы находить подписчиков — и ученые, точно зная, работы какого типа обычно публикуют, подгоняют под эти параметры собственные рукописи. Таким образом создается постоянный поток статей, важность которых сразу очевидна. Но, с другой стороны, это означает, что у ученых нет точного представления о собственной области исследований. Только потому, что на страницах авторитетных научных изданий не нашлось места для информации о ранее совершенных ошибках, исследователи могут в итоге случайно взяться за изучение бесперспективных вопросов, которыми уже занимались их коллеги. Например, в исследовании 2013 года сообщалось, что в США половина всех клинических испытаний никогда не публикуется в журналах.

По мнению критиков, журнальная система фактически сдерживает научный прогресс. В эссе 2008 года доктор Нил Янг (Neal Young) из Национального института здоровья (NIH), который финансирует и проводит медицинские исследования для правительства США, утверждал, что, учитывая важность научных инноваций для общества, «наш моральный долг состоит в том, чтобы пересмотреть способы, какими оцениваются и распространяются научные данные». Аспези, побеседовав с группой экспертов, включавшей в себя более 25 выдающихся ученых и активистов, пришел к выводу, что в самое ближайшее время тенденция должна измениться на противоположную и обернуться против индустрии, возглавляемой Elsevier. Все больше научных библиотек, которые покупают журналы для университетов, сетовали на то, что проходивший на протяжении последних десятилетий рост цен исчерпал их бюджеты, и грозились отказаться от приносящих многомиллионные доходы и распространяемых по подписке пакетов, если Elsevier не снизит свои цены.

Государственные организации, такие как американский NIH и Немецкое научно-исследовательское сообщество (DFG), недавно взяли на себя обязательство сделать свои исследования доступными через бесплатные онлайн-журналы, и Аспези посчитал, что правительства могли бы вмешаться и гарантировать бесплатный доступ ко всем финансируемым государством исследованиям. В этом случае Elsevier и ее конкурентов застиг бы идеальный шторм: клиенты взбунтовались бы снизу, а сверху обрушилось правительственное регулирование.

В марте 2011 года Аспези опубликовал отчет, в котором рекомендовал своим клиентам продавать акции Elsevier. Несколько месяцев спустя в ходе телефонной конференции между руководством Elsevier и инвестиционными фирмами он надавил на генерального директора издательского дома Эрика Энгстрема (Erik Engstrom), указав на ухудшение отношений с библиотеками. Аспези поинтересовался, что случилось с бизнесом, если «ваши клиенты в таком отчаянии». Энгстром уклонился от ответа. В течение следующих двух недель акции Elsevier упали более чем на 20%, в результате компания потеряла один миллиард фунтов стерлингов. Проблемы, замеченные Аспези, носили глубинный и структурный характер, и он считал, что в ближайшие годы они дадут о себе знать — между тем казалось, что все уже движется в предсказанном им направлении.

Однако в течение следующего года большинство библиотек отступились и подписали контракты с Elsevier, а правительства по большей части не справились с продвижением альтернативной модели распространения научных трудов. В 2012 и 2013 годах Elsevier сообщил о более чем 40-процентной прибыли. В следующем году Аспези отозвал свою рекомендацию по продаже акций. «Он слишком прислушивался к нашим беседам и в итоге подпортил себе репутацию», — рассказал мне недавно Дэвид Проссер (David Prosser), глава научных библиотек Великобритании и авторитетный защитник реформирования издательской индустрии. Elsevier не собирался сдавать своих позиций.

Аспези — далеко не первый человек, неверно предсказавший конец издательского бума в сфере научной периодики, и едва ли последний. Трудно поверить, что то, что по существу является коммерческой монополией, функционирующей в рамках во всем остальном регулируемого, финансируемого правительством предприятия, в долгосрочной перспективе способно избежать исчезновения. Однако издательское дело на протяжении десятилетий продолжает быть неотъемлемой частью профессиональной науки. Сегодня каждый ученый понимает, что его карьера зависит от публикаций, а профессиональный успех во многом определяется работой в самых престижных журналах. Длительная, медленная работа без какого-то конкретного направления, которую в свое время вели некоторые из наиболее влиятельных ученых 20-го века, уже не является жизнеспособным вариантом карьеры. При сегодняшней системе отец генетических последовательностей Фред Сенгер, который за два десятилетия, прошедшие между его нобелевскими премиями 1958 и 1980 года, очень мало публиковался, вполне мог бы оказаться без работы.

Даже ученые, борющиеся за реформирование, часто не ведают о корнях этой системы: о том, как в годы бума послевоенных лет предприниматели сколачивали целые состояния, забирая издательское дело из рук ученых и расширяя бизнес до ранее невообразимых масштабов. И едва ли кто-то из этих преобразователей мог сравниться своей изобретательностью с Робертом Максвеллов, который превратил научные журналы в потрясающую денежную машину, которая финансовым путем обеспечила ему возвышение в британском обществе. Максвелл сделался членом парламента, газетным магнатом, который бросил вызов Руперту Мердоку, и одной из самых известных фигур в британской жизни. Между тем большинство из нас не осознает значимость той роли, которую он на самом деле сыграл. Как бы невероятно это ни звучало, но мало кто в прошлом веке сделал больше для формирования нынешних способов управления научной деятельностью, чем Максвелл.

В 1946 году 23-летний Роберт Максвелл служил в Берлине и уже заработал себе неплохую репутацию. Хотя вырос он в бедной чешской деревне, но успел повоевать за британскую армию во время войны в составе контингента европейских эмигрантов и получить в награду военный крест и британское гражданство. После войны он служил офицером разведки в Берлине, используя свои девять языков для допроса заключенных. Максвелл был высоким и дерзким молодым человеком, успехи, которых ему удалось к тому времени добиться, его не удовлетворяли вовсе — один его тогдашний знакомый вспоминал, как он открыл ему свое самое заветное желание: «быть миллионером».

В то же время британское правительство готовило малообещающий проект, который впоследствии позволит ему осуществить свою мечту. Первоклассные британские ученые — начиная с Александра Флеминга, который открыл пенициллин, и заканчивая физиком Чарльзом Гальтоном Дарвином, внуком Чарльза Дарвина — были обеспокоены тем, что издательская отрасль всемирно признанной британской науки пребывала в самом бедственном положении. Издатели научной периодики главным образом славились своей неэффективностью и постоянным банкротством. Журналы, которые часто печатались на дешевой тонкой бумаге, расценивались научными обществами как едва ли не второсортная продукция. В британском химическом обществе наблюдалась многомесячная очередь ожидающих публикации статей, а типографские операции проводились за счет откупных Королевского общества.

Решение правительства заключалось в том, чтобы соединить почтенное британское издательство Butterworths (сегодня принадлежащее Elsevier) с известным немецким издателем Springer, чтобы опереться на опыт последнего. Таким образом,Butterworths научится получать прибыль от журналов, а британская наука будет печататься более быстрыми темпами. Максвелл уже создал свой собственный бизнес, помогая Springer переправлять научные статьи в Великобританию. Директора Butterworths, сами бывшие сотрудники британской разведки, наняли молодого Максвелла в качестве помощника управляющего компанией, а еще одного бывшего шпиона, Пола Росбауда (Paul Rosbaud), металлурга, который всю войну передавал нацистские ядерные секреты британцам через французское и голландское сопротивление — научным редактором.

Лучшего времени для такого рода начинания было не найти. Наука вот-вот должна была вступить в период беспрецедентного роста, из бессвязных любительских занятий состоятельных джентльменов превратившись в уважаемую профессию. В послевоенные годы она станет олицетворением прогресса. «Наука ждала своего часа. Ее нужно было вывести на авансцену, поскольку с ней связана большая часть наших надежд на будущее», — писал в 1945 году американский инженер и руководитель «Манхэттенского проекта» Вэнивар Буш в докладе президенту Гарри Труману. После войны правительство впервые выступило в качестве главного покровителя научных изысканий не только в военной сфере, но и через недавно созданные агентства, такие как Национальный научный фонд США, и стремительно разраставшуюся университетскую систему.

Когда в 1951 году Butterworths решил отказаться от зарождавшегося проекта, Максвелл предложил за акции Butterworths и Springer 13 тысяч фунтов стерлингов (около 420 тысяч фунтов стерлингов сегодня), что давало ему контроль над компанией. Росбауд остался на посту научного директора и назвал новое предприятие Pergamon Press, вдохновением для него послужила монета из древнегреческого города Пергамон, на которой была изображена богиня мудрости Афина. Ее-то они и взяли за основу для логотипа компании — простой линейный рисунок, метко символизирующий знание и деньги одновременно.

В обстановке прилива наличных денег и оптимизма именно Росбауд был инициатором метода, приведшего Pergamon к успеху. По мере развития науки он понял, что для новых областей исследования потребуются новые журналы. Научные общества, традиционные создатели журналов, были громоздкими институтами, которые, как правило, отличались неповоротливостью и пребывали в плену неразрешимых внутренних споров о границах их области исследования. Росбауда не связывало ни одно из этих ограничений. Все, что ему нужно было сделать — убедить какого-нибудь видного академика в том, что их конкретной области нужен новый журнал, который представлял бы ее должным образом, и поставить этого человека во главе. Так Pergamon начал продавать подписки университетским библиотекам, у которых внезапно оказалось много свободных государственных денег.

Максвелл быстро смекнул, что к чему. В 1955 году он и Росбауд участвовали в Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии. Максвелл арендовал офис возле места проведения конференции и ходил по семинарам и официальным мероприятиям, предлагая опубликовать любые статьи, которые ученые собирались представить, и обращаясь к ним с просьбой подписать эксклюзивные контракты на редактирование журналов Pergamon. Прочие издатели были шокированы его нахальной манерой. Даан Фрэнк (Daan Frank) из издательства North Holland Publishing (сегодня принадлежащего Elsevier) позднее сетовал на то, что Максвелл вел себя «нечестно», отбирая ученых без учета конкретного содержания.

По рассказам, алчный до наживы Максвелл в итоге оттеснил Росбауда. В отличие от бывшего скромного ученого Максвелл предпочитал дорогие костюмы и зализанные назад волосы. Преобразовав свой чешский акцент в страшно претенциозный дикторский басок, он выглядел и говорил в точности как тот магнат, которым мечтал быть. В 1955 году Росбауд сказал нобелевскому лауреату по физике Невиллу Мотту, что журналы были его любимыми маленькими «овечками», а сам Максвелл — библейским королем Давидом, который забивал их и выгодно продавал. В 1956 году дуэт распался, и Росбауд покинул компанию.

К тому времени Максвелл успел освоить бизнес-модель Росбауда и переделать ее на свой лад. Научные конференции, как правило, проходили скучновато, и никто не связывал с ними больших ожиданий, но когда Максвелл в тот год вернулся на Женевскую конференцию, он арендовал дом в Колонь-Бельрив, близлежащем живописном городке на берегу озера, где развлекал гостей вечеринками с выпивкой, сигарами и прогулками на яхте. Ученым еще никогда не доводилось видеть ничего подобного. «Он всегда говорил, что мы боремся с конкурентами не за объемы продаж, но за авторов, — сказал мне Альберт Хендерсон (Albert Henderson), бывший заместитель директора Pergamon. — Наше присутствие на конференциях имеет специфическую цель — нанять редакторов для новых журналов». Бытуют истории о вечеринках на крыше гостиницы Athens Hilton, о полетах на «Конкорде» в качестве подарка, о том, как ученые совершали морские прогулки по греческим островам на зафрахтованных яхтах, чтобы обсудить там план создания своих новых журналов.

К 1959 году Pergamon издавал 40 журналов; шесть лет спустя их число выросло до 150. Таким образом Максвелл серьезно обогнал своих конкурентов. (В 1959 году соперник Pergamon, Elsevier, имел всего десять журналов на английском языке, и компании понадобилось еще десять лет, чтобы довести их число до 50.) К 1960 году Максвелл мог позволить себе разъезжать на «Роллс-ройсе» с личным шофером и перебрался сам, а также перевез издательство из Лондона в роскошную усадьбу Хедингтон Хилл Холл в Оксфорде, где также находилось британское книжное издательство Blackwell"s.

Научные общества, такие как Британское общество реологии, сообразив, что к чему, даже начали за небольшую регулярную плату отдавать в распоряжение издательского дома свои журналы. Лесли Иверсен (Leslie Iversen), бывший редактор Journal of Neurochemistry, вспоминает о щедрых ужинах, которыми Максвелл ублажал их в своем поместье. «Он был весьма импозантным человеком, этот предприниматель, — говорит Иверсен. — Мы ужинали и пили хорошее вино, а под конец он представлял нам чек на несколько тысяч фунтов для общества. Таких денег мы, бедные ученые, никогда не видывали».

Максвелл настаивал на пышных названиях для журналов — в них неизменно фигурировало слово «международный». Питер Эшби (Peter Ashby), бывший вице-президент Pergamon, в беседе со мной определил это как «пиар-трюк», однако в этом также отразилось глубокое понимание того, как изменились наука и отношение к ней общества. Сотрудничество и выход научной работы на международную арену стали новой формой престижа для исследователей, и во многих случаях Максвелл успевал завладеть рынком прежде, чем кто-то осознавал, что он существует.

Когда в 1957 году Советский Союз запустил «Спутник», первый искусственный спутник Земли, западные ученые ринулись догонять российских космических разработчиков и с удивлением обнаружили, что Максвелл уже в начале того десятилетия договорился об эксклюзивном англоязычном контракте на издание журналов Российской академии наук.

«Его интересовало все подряд. Я ехал в Японию — там у него оказывался американец, управляющий офисом. Я отправлялся в Индию — там тоже кто-нибудь сидел», — рассказывает Эшби. И международные рынки могли приносить чрезвычайно высокую прибыль. Рональд Сулески (Ronald Suleski), который руководил японским офисом Pergamon в 1970-е годы, говорил мне, что японские научные общества, отчаянно пытавшиеся опубликовать свои труды на английском языке, бесплатно предоставляли Максвеллу права на научные результаты своих членов.

В письме, посвященном 40-летию Pergamon, Эйичи Кобаяши (Eiichi Kobayashi), директор Maruzen, давнего японского дистрибьютора Pergamon, вспоминал о Максвелле так: «Каждый раз, когда я с удовольствием встречаюсь с ним, мне вспоминаются слова Ф.Скотта Фитцджеральда о том, что миллионер не заурядный человек».

Научная статья, по сути, стала единственным способом систематического представления науки в мире. (Как сказал Роберт Кили (Robert Kiley), глава отдела цифровых услуг в библиотеке Wellcome Trust, второго по величине в мире частного спонсора биомедицинских исследований, «мы тратим миллиард фунтов в год, а взамен получаем статьи».) Это главный ресурс нашей наиболее уважаемой сферы специальных знаний. «Публикация — это выражение нашей работы. Хорошая идея, беседа или переписка, пусть даже речь идет о самой блестящей личности в мире… ничего не стоит, пока вы ее не опубликуете», — говорит Нил Янг из NIH. Если вы контролируете доступ к научной литературе, это по большому счету равносильно контролю над наукой.

Успех Максвелла основывался на понимании природы научных журналов, к которому другие приходили лишь спустя многие годы. В то время как его конкуренты сетовали на то, что он выхолащивает рынок, Максвелл понимал, что на самом деле рынок не знает пределов. Новый The Journal of Nuclear Energy не отнимал хлеб у сотрудников журнала Nuclear Physics конкурентного голландского издателя. Научные статьи посвящены уникальным открытиям: одна статья не может заменить другую. Если появлялся новый серьезный журнал, ученые просто просили, чтобы их университетская библиотека оформила подписку и на него тоже. Если Максвелл создал в три раза больше журналов, чем его конкуренты, он и зарабатывал в три раза больше.

Единственным потенциальным ограничением было замедление государственного финансирования, но на это мало что указывало. В 1960-е годы Кеннеди финансировал космическую программу, а в начале 1970-х годов Никсон объявил «войну с раком», в то время как британское правительство при поддержке американцев разрабатывало собственную ядерную программу. Независимо от политического климата поток государственного финансирования науки не иссякал.

На первых порах Pergamon оказался в центре ожесточенных споров о том, насколько этично позволять коммерческим интересам проникать в якобы нестяжательный и избегающий прибыли мир науки. В письме 1988 года, посвященном 40-летию Pergamon, Джон Коулес (John Coales) из Кембриджского университета отметил, что изначально многие из его друзей «считали [Максвелла] величайшим злодеем, до поры избежавшим виселицы».

Однако к концу 60-х годов коммерческие публикации считались статус-кво, а издателей рассматривали как необходимых партнеров в деле продвижения науки. Pergamon дал толчок значительному расширению области научных изданий, ускорив процесс публикаций и представив их в более стильной упаковке. Опасения ученых в связи с передачей авторских прав отступали перед удобством ведения дел с Pergamon, тем блеском, который издательство давало их работе, и перед силой личности Максвелла. Ученые, казалось, пребывали в восторге от волка, которого впустили в дом.

«Это был человек из разряда „пальца в рот не клади", но мне он все равно нравился», — говорит Денис Нобл (Denis Noble), физиолог из Оксфордского университета и редактор журнала Progress in Biophysics & Molecular Biology. Максвелл нередко приглашал Нобла на деловые встречи к себе домой. «Там часто можно было застать вечеринку, неплохой музыкальный ансамбль, между его работой и личной жизнью не существовало барьера», — говорит Нобл. Затем Максвелл начинал поочередно угрозами и обаянием подталкивать его к тому, чтобы разделить выходящий два раза в год журнал на ежемесячное или двухмесячное издание, что соответственно привело бы к увеличению абонентских платежей.

Правда, в конечном итоге Максвелл почти всегда склонялся к мнению ученых, а последние все больше ценили его покровительство. «Должен признаться, что, быстро распознав его хищнические и предпринимательские амбиции, я тем не менее проникся к нему большой симпатией», — в 1988 году писал о первых годах своего издания Артур Барретт (Arthur Barrett), тогдашний редактор журнала Vacuum. И это чувство было взаимным. Максвелл с большим трепетом относился к своей дружбе с известными учеными, к которым магнат испытывал нехарактерное для него благоговение. «Он рано понял, что ученые жизненно важны. Он готов был исполнить любое их желание. Это сводило остальных сотрудников с ума», — говорил мне Ричард Коулман (Richard Coleman), который в конце 1960-х работал над выпуском журналов в Pergamon. Когда издательство стало объектом враждебной попытки поглощения, The Guardian в статье 1973 года сообщила, что редакторы журналов грозились скорее «уйти совсем», чем работать на другого президента компании.

Максвелл преобразил издательский бизнес, между тем повседневная научная работа оставалась прежней. Ученые продолжали нести свои работы главным образом в те журналы, которые лучше всего соответствовали их исследовательской области — а Максвелл был рад опубликовать любые исследования, которые его редакторы считали в достаточной мере серьезными. Однако в середине 1970-х годов издатели начали вмешиваться в практику самой науки, вступив на путь, который впоследствии сделает ученую карьеру пленником издательской системы и подчинит направление исследований бизнес-стандартам. Один из журналов стал символом этой трансформации.

«В начале моей карьеры никто не обращал особого внимания на то, где вас публикуют, но в 1974 году все изменилось с приходом Cell, — рассказывает мне Рэнди Шекман (Randy Schekman), молекулярный биолог из Беркли и лауреат Нобелевской премии. Cell (сегодня принадлежащий Elsevier) был журналом, запущенным Массачусетским технологическим институтом для того, чтобы подчеркнуть важность новой набиравшей влияние области молекулярной биологии. Его редактором был молодой биолог по имени Бен Левин (Ben Lewin), который интенсивно, даже с каким-то литературным азартом взялся за работу. Левин ценил длинные серьезные статьи, которые давали ответы на большие вопросы, часто являлись результатом многолетних исследований, которые в свою очередь предоставляли материал для многих статей по другим направления. И, нарушая традицию, согласно которой журналы являлись пассивными инструментами передачи научной информации, он отклонял гораздо больше статей, чем публиковал.

Таким образом, он создал площадку для научных блокбастеров, и ученые начали подгонять свою работу под его условия. «Левин был умный человек. Он понимал, что ученые очень тщеславны и хотели быть членами клуба избранных; Cell был „этим самым" журналом, и вам во что бы то ни стало нужно было опубликовать там статью, — говорит Шекман. — Я и сам не избежал этого давления». В итоге он отчасти опубликовал в Cell свой нобелевский труд. Внезапно место публикации стало играть чрезвычайно важную роль. Другие редакторы тоже решили проявить напористость в надежде повторить успех Cell. Издатели также взяли на вооружение показатель под названием «импакт-фактор», изобретенный в 1960-е годы Юджином Гарфилдом, библиотекарем и лингвистом, для приблизительного расчета того, как часто статьи определенного журнала цитируются в других статьях. Для издателей это стало способом оценивать и рекламировать научный охват своей продукции.

Журналы новой формации с их акцентом на большие результаты попали на вершину этих новых рейтингов, а ученые, опубликовавшие свои работы в журналах с высоким «импакт-фактором», в качестве награды получали работу и финансирование. Почти в одночасье в научном мире была создана новая валюта престижа. (Гарфилд позднее сравнил свое творение с «ядерной энергией… палкой о двух концах»). Трудно переоценить влияние, которое редактор журнала теперь мог оказывать на формирование карьеры ученого и направление самой науки. «Молодые люди все время говорят мне: „Если я не опубликуюсь в CNS [общая аббревиатура для Cell / Nature / Science, самых престижных журналов по биологии], я не смогу устроиться на работу"», — рассказывает Шекман. Он сравнивает погоню за изданиями с высоким рейтингом цитируемости с системой стимулов, такой же гнилой, как банковские бонусы. «Они во многом влияют на то, куда идет наука», — говорит он.

Так наука сделалась причудливым совместным предприятием ученых и редакторов журналов, где первые все чаще стремятся совершить открытия, которые могли бы произвести впечатление на последних. Сегодня, когда у ученого есть выбор, он почти наверняка отвергнет как прозаическую работу по подтверждению или опровержению результатов предыдущих исследований, так и десятилетнюю погоню за рискованным «прорывом», отдав предпочтение золотой середине: теме, которая пользуется популярностью у редакторов и с большей вероятностью обеспечит ему регулярные публикации. «Ученых побуждают проводить исследования, которые удовлетворяют этим требованиям», — сказал биолог и лауреат Нобелевской премии Сидней Бреннер (Sydney Brenner) в интервью в 2014 года, назвав такую систему «коррумпированной».

Максвелл понял, что теперь королями науки стали журналы. Но его по-прежнему занимало главным образом расширение, у него все еще было хорошее чутье на то, куда движется наука и какие новые области исследований он может колонизировать. Ричард Чаркин (Richard Charkin), бывший генеральный директор британского издательства Macmillan, который был редактором в Pergamon в 1974 году, вспоминает, как Максвелл на редакционном собрании размахивал одностраничным докладом Ватсона и Крика о структуре ДНК и заявлял, что будущее — за наукой о жизни с множеством крошечных вопросов, каждый из которых заслуживает своего собственного издания. «Я думаю, в том году мы запустили около ста журналов, — сказал Чаркин. — О, Господи!»

У Pergamon также появилась ветвь социальных наук и психологии. Судя по целой серии журналов, название которых начиналось с «Компьютеры и», Максвелл заметил растущее значение цифровых технологий. «Этому не было конца, — говорил мне Питер Эшби. — Оксфордский политехнический институт (ныне Университет Оксфорд Брукс) открыл факультет гостиничного бизнеса с шеф-поваром. Нам нужно было выяснить, кто глава факультета, и заставить его запустить журнал. И бац — вот вам Международный журнал гостиничного менеджмента». К концу 1970-х годов Максвеллу также приходилось иметь дело с более переполненным рынком. «В то время я работал в Oxford University Press, — рассказывал мне Чаркин. — Мы вскочили от удивления и воскликнули: „Черт возьми, эти журналы приносят приличный доход!"» Между тем в Нидерландах Elsevier начал развивать свои англоязычные журналы, поглощая внутреннюю конкуренцию через серию приобретений и расширяясь со скоростью 35 журналов в год.

Как предсказывал Максвелл, конкуренция не снизила цены. Между 1975 и 1985 годами средняя цена журнала удвоилась. The New York Times сообщала, что в 1984 году подписка на журнал Brain Research стоила две с половиной тысячи долларов; между тем в 1988 году эта сумма перевалила за пять тысяч. В том же году Гарвардская библиотека потратила на научные журналы на полмиллиона долларов больше, чем то было запланировано бюджетом.

Время от времени ученые ставили под сомнение справедливость этого чрезвычайно прибыльного бизнеса, которому они бесплатно предоставляли свои труды, однако именно университетские библиотекари первыми осознали организованную Максвеллом рыночную ловушку. Библиотекари использовали университетские средства для покупки журналов от имени ученых. Максвелл прекрасно об этом знал. «В отличие от других профессионалов ученые не так хорошо разбираются в ценах главным образом потому, что тратят не свои собственные деньги», — сказал он в интервью 1988 года своему изданию Global Business. А поскольку не было возможности обменять один журнал на другой, более дешевый, продолжал Максвелл, «вечный финансовый двигатель» продолжал работать. Библиотекари стали заложниками тысяч мелких монополий. Теперь в год выходило более миллиона научных статей, и им приходилось покупать их все, какую бы цену ни назначали издатели.

С точки зрения бизнеса, можно было говорить о полной победе Максвелла. Библиотеки стали «захваченным» рынком, а журналы неожиданно сделались посредниками научного престижа — а это означало, что ученые не могли просто взять и отказаться от них, если бы появился новый метод обмена результатами. «Не будь мы такими наивными, давно бы признали нашу истинную позицию: поняли бы, что именно мы сидим наверху солидных денежных куч, которые умные люди со всех сторон пытаются разложить по своим кучкам», — писал библиотекарь Мичиганского университета Роберт Хубек (Robert Houbeck) в экономическом журнале в 1988 году. Тремя годами ранее несмотря на то, что финансирование науки пережило свой первый за несколько десятилетий многолетний провал, Pergamon сообщил о прибыли в 47%.

К тому времени Максвелл уже оставил свою победоносную империю. Склонность к стяжательству, приведшая к успеху Pergamon, также сподвигла его на множество эффектных, но сомнительных инвестиций, в том числе в футбольные команды Oxford United и Derby County FC, телевизионные станции по всему миру, а в 1984 году — в британскую газетную группу Mirror, которой он начал уделять все больше своего времени. В 1991 году, намереваясь приобрести New York Daily News, Максвелл продал Pergamon своему тихому голландскому конкуренту Elsevier за 440 миллионов фунтов (919 миллионов сегодня). Многие бывшие сотрудники Pergamon по отдельности признавались мне, что, по их мнению, после сделки с Elsevier для Максвелла все закончилось, потому что Pergamon был компанией, которую он действительно любил. Спустя несколько месяцев он погряз в серии скандалов из-за растущих долгов, теневой бухгалтерской практики и подрывного обвинения американского журналиста Сеймура Херша (Seymour Hersh) в том, что он якобы являлся израильским шпионом, у которого был выход на торговцев оружием.

5 ноября 1991 года Максвелла нашли в море близ его яхты на Канарских островах. Мир был шокирован, и на следующий день конкурент Mirror, таблоид Sun, поставил занимавший всех вопрос. «Он упал… Он спрыгнул?» — так гласил заголовок. (Было еще третье предположение, что его столкнули). Эта история на протяжении нескольких месяцев удерживалась на главных полосах британской прессы, росло подозрение, что Максвелл покончил жизнь самоубийством после того, как в ходе расследования выяснилось, что он украл более 400 миллионов фунтов стерлингов из пенсионного фонда Mirror для оплаты своих долгов. (В декабре 1991 года испанский следователь сделал заключение о несчастном случае). Догадкам не было числа: в 2003 году журналисты Гордон Томас (Gordon Thomas) и Мартин Диллон (Martin Dillon) опубликовали книгу, в которой утверждалось, что Максвелла убила «Моссад», чтобы скрыть его шпионскую деятельность. В то время как Максвелла уже давно не было в живых, начатый им бизнес процветал уже в новых руках, в ближайшие десятилетия ему предстояло достигнуть новых уровней прибыли и мировой власти.

Следующая новость

Британские ученые решили отказаться от идеи о глобальном потеплении, о котором специалисты со всего мира говорили не одно десятилетие. Согласно проведенному исследованию, в ближайшие 10−15 лет Землю ждет похолодание. Об этом

Специалисты из Нортумбрийского университета смоделировали циклы солнечной активности, согласно которым 10−15 лет в мире на планете Земля наступит период глобального похолодания. Выводы объясняются тем, что расстояние между Солнцем и планетой меняется. Если ранее изменения приводили к потеплению — планета приближалась к Солнцу, что привело к таянию ледников и увеличению уровня мирового океана, то, по новым расчетам, расстояние между звездой и планетой начинает расти, что может грозить новым ледниковым периодом. Косвенные доказательства в виде сорокалетних исследований массы льда и снега в Антарктиде, показавших прирост и того и другого, и дают ученым почву для столь громких заявлений. Согласно данным, пики снижения солнечной активности придутся на 2022-й и 2040-й годы, что может вернуть климат нашей планеты в период XVI — XVII веков, когда на планете наблюдался малый ледниковый период с аномально низкой температурой. Такое похолодание может продлиться в течение нескольких десятилетий.

Климатолог, доктор географических наук РАН, действительный член Русского географического общества Нина Зайцева категорически не согласна с выводами британских коллег.

«Никакого резкого похолодания на Земле через 10 лет не будет, просто потому что его не может быть. Возможно аналогичное похолодание, как было в XX веке в 40-х годах. Это известный факт. Но говорить об этом сейчас — просто несерьезно, поскольку нет способов, чтобы с уверенностью определить такую гипотезу. О чем говорят и палеогеографы, изучающие климаты прошлого по разного рода источникам, — комментирует для ФАН Нина Зайцева. — Это исследования ледяных пузырьков атмосферного воздуха в ледяных кернах, это дендрохронология, когда мы восстанавливаем ход температуры и влажности по древесным кольцам, это целый набор геологических данных: осадочные породы, раковины и так далее. По этим данным есть большая группа специалистов, которая считает, что периоду, в котором мы сейчас живем, он называется голоцен, на смену должно прийти глобальное похолодание. Но это в геологических масштабах как минимум 10 тысяч лет, если не больше. А так, страшилок таких у нас у самих хватает».

По словам собеседницы, в начале 2000-х годов в Академии наук под руководством Ираэля Юрия Антониевича существовал межведомственный совет-семинар, куда входили специалисты из Росгидромета, из университета, из Академии наук. И гости из-за рубежа также пугали русских коллег аналогичными рассказами.

«К нам приезжала группа английских ученых с большими страшилками: замерзнет Гольфстрим, лед покроет Европу. Но срок прошел, и никакого льда нет. Это предположения, которые не основаны ни на каких реальных связях, данных и так далее. Если вам показать разброс моделей климата, а в мире их очень много, поскольку каждый математик или физик вкладывает что-то свое, такие модели идут более-менее близко по отношению друг к другу на ближайшие 15−20, максимум 30 лет. А к концу столетия они расходятся в такие дали дальние, о которых и говорить несерьезно. Слишком много неопределенности, — считает эксперт. — Все, что мы реально умеем, — это прогнозировать погоду на срок до 7 дней. Мы умеем приблизительно судить о том, какой может быть сезон, поскольку существует в какой-то степени оправдавший себя метод исторических аналогов, когда подбирается несколько схожих периодов в прошлом и смотрится, как шло развитие событий. Сейчас очень много шарлатанов, которые хотят, чтобы о них говорили. Они приходят на телевидение и строят прогнозы, не имея даже специального образования. Каждый раз наблюдаю одну и ту же ситуацию в эфире».

На данный момент в России крайне деградировала наблюдательная служба.

«Когда Гидрометслужба работает хорошо, то никто не замечает, что все в порядке, это как поликлиника: если у врача все здоровы — это хороший доктор. Никто не обращает внимание на то, что ситуация ухудшилась. Если в середине 70-х у нас была одна из лучших в мире гидрометеорологических сетей, то сейчас этого сказать категорически нельзя, — сетует доктор наук. — Климатологи и метеорологи, как и врачи, опираются на данные и анализы. В моей службе был всегда, что называется, патриотизм профессии, — человек отвечал за наблюдения. У нас есть 8−9 тысяч метеостанций и одновременно в разных точках Земли делается снимок с погодой. Сейчас рабочее расписание осталось, а квалификация и ответственность сильно упали. Пару месяцев назад коллега из Великобритании мне задавала аналогичный вопрос по похолоданию, я проконсультировалась со специалистами, и никто такого прогноза не видит».