, страстотерпец , праведный врач
Получил домашнее образование и в году был принят сразу в пятый класс 2-й Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии в года поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, сдав экзамены за первый курс университета, ушёл на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии.
Одной из причин столь осторожного отношения было неправославное исповедание некоторых из них; однако о старообрядчестве Е. С. Боткина в докладе упомянуто не было. Мотивом канонизации инославных лиц в РПЦЗ стали прецеденты прославления Церковью жертв гонений на христиан не принявших крещения - например, язычников, присоединявшихся к христианам во время казни .
7 октября того года на очередном заседании рабочей группы по согласованию месяцесловов Московского Патриархата и Русской Зарубежной Церкви, проходившем под председательством предстоятеля Русской Православной Церкви и при участии первоиерарха Русской Зарубежной Церкви "отметили результаты изучения подвига лиц, почитаемых в русском зарубежье. Была признана возможность общецерковного прославления следующих святых, ранее канонизированных Русской Зарубежной Церковью: ‹…› страстотерпца праведного Евгения врача (Боткина), принявшего страдания вместе с царской семьей в Ипатьевском доме (+1918, память 4 / 17 июля)" .
В марте 1917 г. самому младшему из детей императора – цесаревичу Алексею – шел 13-й год, старшей – Ольге – 22-й год. Поэтому детьми их можно называть весьма условно. Вместе с тем должность лейб-педиатра сохранялась, а дети остаются детьми для родителей, сколько бы им ни было лет. Кроме того, в трагические для царской семьи февральско-мартовские дни 1917 г. Александровский дворец представлял собой настоящий госпиталь, поскольку все дочери и цесаревич тяжело болели корью. В этой ситуации помощь лейб-педиатра была, безусловно, необходима. Однако проф. С. А. Острогрский в Александровском дворце после отречения царя так и не появился.
Николай II с дочерьми. Севастополь. 1914 г.
Лейб-медик Е. С. Боткин 8 апреля 1917 г. сообщал в Канцелярию императрицы графу Я. Н. Ростовцеву: «известил ли Вас, как нас, д-р С. А. Острогорский, что он у Вас больше не служит. Он прекратил к нам ездить с 29 февраля». В свою очередь, проф. Острогорский 2 мая 1917 г. сообщал Ф. Н. Головину, курировавшему в качестве комиссара бывшее Министерство Императорского двора, «что с 28 февраля он лишен был возможности посещать детей бывшего Императора, как вследствие отсутствия средств сообщения в Петрограде, так и в Царском Селе (лишение его экипажа). В январе и феврале он посещал Алексея Николаевича временами ежедневно». Конечно, в конце февраля – начале марта 1917 г. в Петрограде царил хаос. Конечно, профессора лишили экипажа в Царском Селе… здесь можно долго упоминать это «конечно» и объяснять, почему педиатр отказался лечить больных пациентов. Но факт остается фактом, врач не приехал к больным пациентам, которых он лечил около 10 лет. Из ситуации, конечно, вышли, поскольку в Александровский дворец были приглашены царскосельские доктора Поленов и Арбузов, которые оказали больным всю необходимую медицинскую помощь.
Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия с остриженными после кори волосами. Александровский парк. Лето 1917 г.
Какие задачи при Императорском дворе решали лейб-хирурги
Исторически сложилось так, что на протяжении длительного времени хирургия считалась уделом ремесленников от медицины. Малыми хирургическими операциями занимались банщики и цирюльники, а серьезные операции хирурги выполняли только под контролем лекарей – выпускников медицинских факультетов университетов.
В России с начала XVIII в., с появлением первых медицинских школ при госпиталях (1707 г.), хирургия была интегрирована в систему медицинского образования. Связано это было с тем, что постоянные войны и сопровождавшие их неизбежные ранения требовали прежде всего хирургического вмешательства, поэтому армейская (читай – государственная) медицина носила преимущественно хирургический характер. Поэтому и положение врачей-хирургов при Императорском дворе было изначально довольно весомым.
Сколько хирургов значилось в придворном штате
В начале XVIII в. в числе медицинских придворных чинов, наряду с лейб-медиками, упоминаются только лейб-хирурги и гофхирурги. Первые оказывали помощь императору и его ближайшему окружению, вторые – придворным и слугам. При Дворе Екатерины II в 1765 г., наряду с двумя лейб-медиками, значились два лейб-хирурга и пять гофхирургов, в 1779 г. – два лейб-хирурга, пять гофхирургов и особо «при Его Императорском Высочестве: лейб-хирург Иван Филиппович Бек».
При Александре I в Придворном штате 1801 г. количество лейб-хирургов увеличилось до четырех человек (также до четырех увеличили должности лейб-медиков). Кроме них, помощь придворнослужителям оказывалась шестью гофхирургами. Но реалии были таковы, что число врачей, практиковавших в императорских резиденциях, постоянно превышало утвержденные штаты. Поэтому уже в 1806 г. в Зимнем дворце фактически работало пять лейб-хирургов, камер-хирург Иван Эйборт и семь гофхирургов, всего 13 хирургов.
После создания Придворной медицинской части в январе 1843 г. число лейб-хирургов уменьшили на 2 чел. Связано это было, видимо, с тем, что медицина в своем развитии вышла на новый уровень, да и сама жизнь Императорского двора давала больше работы терапевтам, чем хирургам. Впрочем, с 1866 по 1907 г. домашний врач Александра III, а затем и Николая II, Г. И. Гирш являлся именно лейб-хирургом.
Какие хирургические манипуляции наиболее часто выполнялись при Императорском дворе
Пожалуй, одной из самых часто упоминаемых в мемуарах XVII–XVIII вв. хирургических манипуляций была операция по «открыванию крови». Любопытно, что периодически кровопускание царю Алексею Михайловичу делалось совершенно необычным способом, вероятно, связанным с его увлечением соколиной охотой. Дело в том, что, наряду с лекарями Аптекарского приказа, кровь царю пускал и специально обученный сокол: «1662 г. мая в 26 день Великий государь легчился, бил у руки жилу сокол, в своих Государевых хоромех, в Золотой… рука подвязана тафтою алою».
Э. ван Хеемскерк. Кровопускание брадобрея. 1669 г.
Кровопускание. Средневековый трактат
В записках Екатерины II эти «кровопускательные» эпизоды встречаются постоянно. Кровопусканием тогда, кажется, лечили «всё», включая «родильную горячку». Когда Екатерина Алексеевна в феврале 1744 г. заболела, по ее словам, «выраженным плевритом», ей пускали кровь 16 раз, «пока нарыв не лопнул». В 1745 г. пускали кровь матери Екатерины Алексеевны, но «хирург был настолько неловок, что промахнулся четыре раза и на обеих руках, и на обеих ногах, и что она упала в обморок». В том же году, когда будущий Петр III заболел «жесточайшей горячкой», ему немедленно «пустили кровь». В 1746 г. будущая Екатерина II, тогда 15-летняя девочка, почувствовала (как вспоминала позже) «частые боли в груди, и у меня в Екатеринентале однажды пошла кровь горлом, вследствие чего мне сделали кровопускание».
Ланцет для кровопускания. 1850-е гг.
Примечательно, что юная Екатерина II воспринимала эту малую хирургическую операцию как некое символическое действо. Об этом упомянул флигель-адъютант Николая II А. А. Мордвинов, с которым император поделился своими впечатлениями после прочтения «Собственноручных записок Екатерины II». В них императрица шутливо заметила, что «хотя она и совершенно обескровлена, но зато у нее не осталось больше ни одной капли немецкой крови и она стала совершенно русскою». На Николая II эта жизненная позиция произвела большое впечатление: «Какая изумительная женщина она была, даже судя по этим ее шутливым словам. Я так понимаю ее радость при всяких обстоятельствах не только быть, но и сознавать себя русскою».
Евгений Сергеевич Боткин с дочерью Татьяной и сыном Глебом.
Тобольск, 1918 г.
Гражданская война. Разметанный фундамент самодержавия, взорванные храмы, мародерство, кровь, проливающаяся «яко вода»… В той обезумевшей, обездушенной России в июле 1919 года в урочише «Четырех братьев» близ Екатеринбурга были найдены сотни предметов, принадлежавших убиенным членам императорской семьи и их слугам.
Среди прочего: два стекла от пенсне, искусственная челюсть, щеточка для усов и бороды. В этой малости чудом уцелевшие придворные учителя Пьер Жильяр и Чарльз Сидней Гиббс узнали вещи русского врача, лейб-медика семьи Николая II Евгения Сергеевича Боткина. Он был расстрелян большевиками вместе с царской семьей…
Даже после многочисленных допросов местных жителей и высказанных предположений следователя Белого правительства по делу об убийстве императора Николая II и его семьи Соколова Н.А. о том, что: «Царская семья и их дворовые были убиты, трупы расчленены, преданы огню и облиты серной кислотой», близкие доктора все еще уповали на чудо.
Четвертый ребенок в семье, Евгений Боткин родился в 1865 году в Царском Селе. Через 10 лет после своего рождения мальчик пережил смерть матери. Забота о сыновьях всецело легла на плечи отца – известного клинициста, одного из основателей отечественной медицины, лейб-медика Александра II и Александра III Сергея Боткина. Все в их доме – любовь к труду и наукам, рассказы главы семейства о службе, толпы больных, ожидающих приема у входной двери, увесистые книги с непонятными картинками – словно предопределяло призвание Евгения.
Как и его братья, Сергей и Александр, младший Боткин не колеблясь пошел по проторенной отцом дороге. Оконченная с отличием Военно-медицинская академия, стажировка в лучших клиниках Европы, постижение опыта немецких специалистов. Детские болезни, эпидемиология, практическое акушерство, хирургия, нервные болезни, болезни гортани и носа… Казалось, не было такой области медицины, в которой не был бы сведущ Евгений Сергеевич.
В мае 1892 года Евгений Боткин стал врачом придворной капеллы. В 1893 году защитил диссертацию на соискание степени доктора медицины. Практикуя в качестве ассистента, а после – ординатора Мариинской больницы для бедных, в 1898 году Боткин был назначен главным врачом Общины святого Георгия, состоявшей под покровительством Государыни императрицы Марии Федоровны. Одна из сестер милосердия, трудившаяся в то время под началом Боткина-младшего, вспоминала: «Кроме работы в Общине, у Евгения Сергеевича было много других обязанностей: врач для командировок при Военном клиническом госпитале, терапевт Мариинской больницы, преподаватель в Военно-медицинской академии».
Увлеченность медициной не только как наукой, но и как искусством порой заставляла Боткина забывать обо всем на свете. Клятва Гиппократа не была для доктора формальностью. Евгений Сергеевич считал своим долгом помогать каждому больному. Часто он делал это бескорыстно, врачуя как тело, так и душу пациентов. «…Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного. Что бы я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской, я умолчу о том. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет счастье в жизни…» (Из клятвы Гиппократа).
Найти подход к любому человеку, учитывая его личностные характеристики, сословие, вкусы – вот задача врача. «Шла Первая мировая война, – вспоминала все та же сестра милосердия. – В палате, среди других раненых лежал солдат из крестьян, совсем простой человек из какой-то дальней деревни. Из-за тяжелого ранения он не поправлялся, только худел и пребывал в угнетенном состоянии духа. Ничего не ел – совсем потерял аппетит.
«Голубчик – обратился Боткин к солдату. – А чего бы ты хотел поесть?» – «Я, Ваше благородие, скушал бы жареных свиных ушек», – ответил пациент. Одну из сестер послали на рынок. После того, как больной съел то, что заказывал, он пошел на поправку». Евгений Боткин был уверен: надо баловать подопечных. «Представьте только, что ваш больной одинок, – говорил Евгений Сергеевич своим студентам. – А может, он лишен воздуха, света, необходимого для здоровья питания? Балуйте его».
Человек науки, Евгений Сергеевич скептически относился к религии, не искал утешения у образов, не вымаливал благополучия. Но только на первых порах… «Среди нас (выпускников-медиков) было мало верующих, – писал Боткин, – но принципы, исповедуемые каждым, были близки к христианским. Если к делам врача присоединяется вера, то это по особой к нему милости Божией. Одним из таких счастливцев, путем тяжкого испытания – потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи – оказался и я».
С началом Русско-японской войны в 1904 г. Боткин Е.С. ушел на фронт добровольцем и был назначен заведующим медицинской частью Российского общества Красного Креста. В 1905 году Евгений Сергеевич добровольно вызвался организовать работу Красного креста на фронте. Все это время доктор вел дневниковые записи. В них Боткин рассказывал своей жене Ольге Владимировне о том, что видел вокруг. Впоследствии дневник был издан и попал в руки императрицы Александры Федоровны. В 1908 году Евгений Сергеевич (к тому моменту отец четверых детей) был приглашен в царскую семью в качестве лечащего врача.
Если бы жена Боткина, эта прелестная, полная жизни и отнюдь не готовая жертвовать своими интересами 37-летняя дама могла знать, чем обернутся для их семьи столь радикальные перемены! Сколько дней и ночей, недель и месяцев проведет она в одиночестве. Проблемы Его Величеств и их детей непроницаемой стеной встанут между некогда любящими мужем и женой.
Получив новое назначение, Евгений Сергеевич приступил к своим обязанностям. Каждое утро доктор начинал с обхода членов царской семьи. Не менее часа он проводил в комнатах царицы (не секрет, что Александра Федоровна страдала от регулярных сердечных болей), затем шел к царским детям. Дольше всего доктор задерживался у Царевича, который страдал гемофилией.
Невзирая на то, что Евгений Боткин был как никто другой приближен к царскому двору, информация современников о нем весьма скупа. Фрейлина царицы София Буксгевден, лучшая подруга Александры – Анна Вырубова и приближенный Николая II военачальник Владимир Воейков в своих мемуарах лишь мимоходом упоминают о Евгении Сергеевиче.
Во многом это заслуга самого Боткина. Осознавая возложенную на него ответственность, сохраняя в тайне наличие у наследника тяжелой болезни, доктор был немногословен, сдержан и старался держаться особняком. Довольно высокий крепыш с добрым взглядом и коротко остриженной бородкой, Евгений Сергеевич не распространял сплетен, не участвовал в интригах но… умел дать отпор придворным. «Доктор Боткин запретил Александре Федоровне развлечения, прогулки и ненавидимые Ее Величеством приемы. И это теперь, когда мы приехали в Крым», – негодовала свита. Лейб-медик был непреклонен: «Кто лечит Её Величество? Я или вы? Насколько я знаю, вы не врачи, а потому не принимаю вашей критики».
Поздно возвращаясь из дворца и сопровождая царскую семью во всех поездках, доктор Боткин обделял вниманием своих близких и очень переживал из-за этого. Евгений Сергеевич не любил парады, приемы, охоту. Но он был человеком свиты и вынужден был присутствовать на банкетах, где принимали иностранцев. Доктор один из немногих при дворе в совершенстве владел английским, французским и немецким языками. Но больше самого Евгения Сергеевича страдала его жена, мать четверых его детей. Через два года разлук с мужем и постоянного ожидания Ольга Владимировна выпорхнула из семейного гнезда со студентом, учителем их детей, Фридрихом Лихингером. Она не хотела ждать, она предпочитала жить…
Глеб, Татьяна, Дмитрий и Юрий остались с отцом. «Теперь хозяйка дома ты, – говорил Боткин дочери. – Я больше никогда не женюсь». Часто, находясь в другом городе или даже другой стране, освобождаясь от дел, поздно ночью Евгений Сергеевич писал «своим малюткам» письма, полные нежности, боли и любви: «Мои неоцененные детки, так страшно захотелось хоть еще по одному разику крепко вас поцеловать. Поддерживайте и берегите друг друга и помните, что каждые трое из вас должны заменить четвертому меня».
В редкие дни пребывания дома доктор устраивал совместные ужины, читал детям вслух. С такой же любовью и заботой доктор относился и к своим маленьким царственным пациентам Алексею, Татьяне, Ольге, Марии и Анастасии. И те отвечали Евгению Сергеевичу взаимностью. Особенно сильной была привязанность Боткина к Алексею. Просиживая у кровати больного цесаревича ночи напролет, доктор не раз вступал в схватку со смертью и побеждал.
«Боли становились невыносимыми. Во дворце раздавались крики и плач мальчика, – вспоминал начальник дворцовой охраны Николая II Александр Спиридович. – Температура быстро поднималась. Боткин ни на минуту не отходил от ребенка». «Я глубоко удивлен их энергией и самоотверженностью, – писал преподаватель царских детей Пьер Жильяр о докторах Владимире Деревенко и Евгении Боткине. – Помню, как после долгих ночных дежурств они радовались, что их маленький пациент снова в безопасности. Но улучшение наследника приписывалось не им, а… Распутину».
Болезни царицы и маленького Алексея и сильные переживания за своих пациентов неблагоприятно сказывались на здоровье самого Евгения Сергеевича. Каждый вечер, оставаясь наедине с собой, чтобы хоть как-то успокоиться, доктор принимал горячую ванну. Стоило ему погрузиться в воду, Боткин засыпал. Просыпался через несколько часов уже в остывшей воде и, смертельно уставший, отправлялся в кровать.
Из записей брата Евгения Боткина Александра: «Во время приема император сказал: «Ваш брат для меня больше, чем просто друг потому, что он так беспокоится обо всем, что связано со мной и переживает вместе с нами все наши болезни».
1914 год. Первая мировая оставила незаживающий рубец на сердце доктора. Из двух старших сыновей с передовой вернулся только один. Из воспоминаний Петра Боткина: «Мой брат навестил меня с двумя своими сыновьями. «Они сегодня оба уходят на фронт», – сказал мне просто Евгений, как если бы сказал – «Они идут в оперу». Я не мог смотреть ему в лицо, потому что боялся прочесть в его глазах то, что он так тщательно скрывал».
3 декабря 1914 года хорунжий лейб-гвардии казачьего полка, сын доктора Дмитрий Боткин погиб, прикрывая товарищей своим телом. Из письма Евгения Боткина брату Петру: «Если тебе было трудно написать мне после моего огромного несчастья, то ты можешь представить себе мое страдание, когда я прикасаюсь к этой открытой ране. Год назад я потерял своего сына и за время этих 365 дней я видел и говорил с сотнями, тысячами людей, я лечил, вел такую же жизнь, как они, но все время, что я бодрствовал, меня не покидало чувство большого внутреннего горя. Эта боль становится особенно сильной, когда я вынужден рассказывать о смерти моего ребенка или когда кто-то или что-то напоминает мне о разных случаях из его жизни».
1918 год станет последним годом жизни Евгения Боткина. В письмах, адресованных брату Петру, он будет сравнивать себя и членов царской семьи с затравленными собаками, которым только и остается, что ждать неведомой им участи. Бессонные ночи, борьба с тифом, корью и гемофилией у цесаревича, волнения в Петрограде, отречение Николая II от престола, вынужденная ссылка в Тобольск. Как ни странно, но дети – Глеб и Татьяна – еще навестят его в Тобольске. А потом будет Екатеринбург, который для царской семьи и для их врача Боткина окажется последним городом их жизни.
Известны воспоминания: «… после февральской революции и ареста царской семьи Временное правительство, а позже большевики предложили доктору оставить царскую семью и выбрать себе место в одной из московских клиник. Не раздумывая ни минуты, Боткин ответил: «Я дал Царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Как могу я это совместить со своей совестью? Я остаюсь с Царем, господа».
Из воспоминаний дочери доктора Татьяны Боткиной: «Забрезжил день… Я увидела тарантасы – большие безрессорные кареты, запряженные лошадьми. Слуги грузили багаж. Папа вышел во двор первым. Около пяти часов появились Их Величества, великие Княжны, свита и слуги. Каждый садился в тарантас… Процессия медленно тронулась». Это было последнее путешествие царской семьи и их приближенных.
В памяти Татьяны Евгеньевны Боткиной снова и снова будет повторяться тот день в родовом гнезде Боткиных, когда папа внимательно рассматривал портреты предков. На стене, среди портретов он увидел икону Божьей матери и пошутил: «Я так и знал, что в нашем роду числятся святые».
Из статьи Ю. Бекичева «Я остаюсь с Царём»
Судьбы слуг и приближенных императорской семьи, расстрелянных в доме Ипатьева
В ночь с 16 на 17 июля 1918 года была расстреляна семья Романовых. К тому времени Николай II уже отрекся от престола и перестал быть царем. Но с ним и с его близкими оставались люди, решившиеся служить своему императору до конца - был ли у него титул или нет. Доктор, повар, камердинер и горничная. Кто-то из них ради Романовых оставил свою семью, кто-то так ее никогда и не завел. О ком-то мы знаем многое, о ком-то - почти ничего. Но все они погибли в подвале Ипатьевского дома - за то, что верно служили. И за то, что до последнего называли Николая II государем.
"Я никому не отказывал". Доктор Евгений Боткин
В детстве он учился музыке, но пошел по стопам отца и стал врачом. Будучи сыном лейб-медика - знаменитого Сергея Боткина, чьим именем названа одна из московских клиник, - работал в больнице для бедных. Читал лекции студентам Императорской военно-медицинской академии. И хотя его диссертация была посвящена составу крови, студентам он говорил прежде всего о психологии - о том, что в пациентах нужно видеть в первую очередь людей.
С началом Русско-японской войны в 1904 году Боткин ушел на фронт и стал заведовать медицинской частью Российского общества Красного Креста. "Ехал я с самыми кровожадными чувствами, - рассказывал в письмах к жене. - Первые раненые японцы мне были неприятны, и я должен был заставлять себя подходить к ним так же, как к нашим". Он писал, что так же ему был бы неприятен любой мальчик, обидевший его сына. Но позже это изменилось: война научила его видеть людей даже во врагах.
Боткин был верующим. Он писал, что потери и поражения армии - это "результат отсутствия у людей духовности, чувства долга". Говорил, что не мог бы пережить войну, сидя в Петербурге, так нужно было ему ощущать причастность к беде России. Он не боялся за себя: был уверен, что его не убьют, "если Бог того не пожелает". И, находясь на фронте, оставался верен своим принципам - помогать не только телам пациентов, но и душам.
Он вернулся домой с шестью боевыми орденами, и в свете много говорили о его храбрости. Спустя два года умер действовавший лейб-медик - доктор Гирш. И когда императрицу спросили, кого она хочет видеть на этом посту, Александра Федоровна ответила: "Боткина. Того, который был на войне". Осенью 1908-го семья Боткиных переехала в Царское Село.
Младшие дети врача - Глеб и Татьяна - быстро подружились с цесаревичем и великими княжнами. Мария и Анастасия играли с Глебом в крестики-нолики, а Татьяна Николаевна собственноручно связала голубую шапочку для тезки, когда ту остригли после брюшного тифа. Каждый день в пять часов Евгений Сергеевич слушал сердце у императрицы и всякий раз просил своих детей помочь ему вымыть руки из чашки, которую великие княжны называли "простоквашницей". Однажды, когда детей не было, Боткин попросил Анастасию позвать лакея. Та отказалась и помогла ему вымыть руки сама, сказав: "Если это ваши дети могут делать, то отчего я не могу?"
Весной и осенью царская семья часто отдыхала в Ливадии, и доктор Боткин их сопровождал. На фото - великие княжны Анастасия, Мария и Татьяна (в левом углу). В правом углу в белом кителе (в профиль) - Николай II, слева от него - Евгений Боткин
В ссылке Боткин взял на себя роль посредника: просил пускать к семье священника, добился полуторачасовых прогулок, а когда от больного цесаревича Алексея отлучили его наставника Пьера Жильяра, писал в Екатеринбургский исполнительный комитет с просьбой его вернуть: "Мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает…" Играл с Александрой Федоровной в домино и карты, читал вслух. Преподавал детям русский язык и биологию. Только в домашних спектаклях, которые любила ставить семья, категорически отказался играть. Но даже здесь сделал исключение, когда лично цесаревич Алексей попросил его исполнить роль старого доктора. Правда, спектакль тогда не состоялся. В Тобольске он даже открыл практику - и к нему обращалось множество больных.
Он ни на что не жаловался: ни на колики в почках ("Очень сильно страдает", - писала о его болезни Александра Федоровна), ни на сложности в быту. Даже когда охрана Ипатьевского дома замазала окна известкой, чтобы заключенные не могли смотреть на улицу, он писал: "Мне нравится это нововведение: я не вижу больше перед собой деревянную стену, а сижу, как в благоустроенной зимней квартире; знаешь, когда мебель в чехлах, как и у нас сейчас, - а окна белые". И только в его последнем письме, за которое он взялся примерно за неделю до расстрела, сквозит безнадежность. Оно обрывается на полуслове: доктор так и не успел его дописать и отправить.
В ночь расстрела охрана разбудила Боткина и велела поднять всех обитателей Ипатьевского дома, сказав, что их перевезут в другое место, потому что в городе неспокойно. Романовы и их приближенные спустились в подвал. Когда комендант Яков Юровский объявил о расстреле, доктор успел спросить глухим голосом: "Так нас никуда не повезут?"
Его тело сожгли вместе с телами императорской четы и наследника. При расследовании были найдены его искусственная челюсть, маленькая щеточка для бороды и усов, которую он всегда носил с собой, и сломанное пенсне: последний лейб-медик России был дальнозорким.
"У стены оседает лакей". Камердинер Алексей Трупп
"Решил отпустить моего старика Чемодурова для отдыха и вместо него взять на время Труппа", - написал Николай II вскоре после приезда в Екатеринбург. Получилось не "на время", а навсегда: камердинер Алексей Трупп пошел с последним царем и в дом Ипатьева, и на расстрел.
На самом деле его звали Алоиз (или Алоизий) Лауре Труупс - родился в Латвии. Камердинер последнего царя был всего на семь лет младше "старика Чемодурова": ему исполнилось 62. Возможно, он просто выглядел молодым, потому что брил усы и бороду. Высокий, худой, сероглазый, носил серые брюки и тужурку. Даже на фото видна его осанка и военная выправка: в 18 лет он пошел служить и еще при Александре III был зачислен в лейб-гвардию. Некоторые пишут, что он был полковником, но другие считают это мифом: вряд ли полковники становились камердинерами.
Камердинеры - еще их называли лакеями и комнатными слугами - следили за гардеробом монарха, помогали ему одеваться. У лакеев Николая II было много бытовой работы: царь с трудом расставался со старой одеждой, предпочитая штопаное новому, зато любил военную форму - в его шкафах висели сотни мундиров.
Трупп всю жизнь был холостяком, но любил детей, особенно детей последнего императора. Говорят, у него был хороший доход - мог бы позволить себе купить несколько земельных участков близ Петербурга, да не хотел. Когда он приехал в дом Ипатьева, комендант сделал запись: "61 [год]. Имеет при себе деньги сто четыре (104) руб. Найдено при обыске 310 рублей (триста десять)". Еще во время заключения в Царском Селе какой-то пьяный офицер крикнул ему и другим слугам: "Вы - наши враги. Мы - ваши враги. Вы здесь все продажные". Последние месяцы жизни "продажный" лакей Трупп служил своему хозяину бесплатно.
Слуги и приближенные, решившие остаться с Романовыми в доме Ипатьева, давали расписку о том, что готовы подчиняться коменданту и быть заключенными наравне с царской семьей
В Ипатьевском доме он делил комнату с поваром Иваном Харитоновым. Однажды они увидели, что на шкафу лежат заряженные бомбы, - их тут же разрядили по приказу коменданта. Еще говорили, что он, католик, участвовал в православной церковной службе. А среди красноармейцев, охранявших "дом особого назначения", однажды оказался его племянник, с которым они поговорили на своем родном латышском языке.
Почти все, что известно о Труппе, обрывисто и неточно. Его мало упоминала в своих дневниках царская чета, о нем практически не рассказывали современники. Он писал из ссылки родственникам, но осторожные люди сожгли эти письма.
…Перед расстрелом Трупп и Харитонов отошли в угол комнаты и встали у стенки. "Женский визг и стоны… у стены оседает лакей", - расскажет потом один из убийц.
"Хорошо меня кормишь, Иван". Повар Иван Харитонов
"Суп потрох, пирожки, котлеты бараньи и пожарские с гарниром, кисель малиновый", "солянка рыбная, расстегаи, ветчина холодная, жаркое цыплята, салат, желе мандариновое", "уха из ершей, расстегаи, форелька гатчинская итальвень, пельмени и вареники, жаркое утка, салат, мороженое ваниль" - это примеры меню будничных обедов царской семьи. Когда Николаю Александровичу было всего семь лет, на него лично работали два повара. А стол для цесаревича и его воспитателей и гостей обходился в 7600 рублей в год. Уже будучи взрослым, Николай редко обедал менее полутора часов и, по легенде, изобрел рецепт закуски для коньяка - присыпанные сахарной пудрой и кофе ломтики лимона, которые называли "николашка".
Можно предположить, что повара играли в жизни Романовых немалую роль. Последним человеком, готовившим для царской семьи, был Иван Харитонов. В 12 лет он стал поваренком-учеником. Практиковался в Париже, получил специальность "суповника", придумал рецепт супа-пюре из свежих огурцов. У него была счастливая семья и шестеро детей, но когда встал вопрос, остаться ли ему с Романовыми, он согласился немедленно. Родные поехали с ним в Тобольск, но в Екатеринбург их не пустили. Когда Харитонов прощался с семьей, кто-то предложил оставить жене его золотые часы. Повар ответил: "Вернусь - с часами, а не вернусь, - зачем их пугать раньше времени?"
Ему было 48, но свидетели говорили, что он выглядел младше.
Когда-то императорская семья любила пикники, а Николай сам мог запечь картошку в золе. В ссылке простая еда стала не удовольствием, а необходимостью. В Тобольске ему удавалось "держать марку", даже готовя из простых продуктов: "борщ, макароны, картофель, котлеты рисовые, хлеб", "щи кислые, жареный поросенок с рисом", - такие обеды были у Романовых в те дни. "Хорошо меня кормишь, Иван", - говорил ему царь. Но многие продукты приходилось покупать в кредит, а расплачиваться было нечем. И постепенно местные жители переставали доверять Харитонову.
Меню завтраков царской семьи в Тобольске (в то время за завтраком было принято есть суп)
В Екатеринбурге арестантам поначалу разрешалось брать передачи из местного монастыря - молоко, яйца, сливки. Но скоро охрана запретила и это. "Я отказался передавать все, кроме молока, а также решил перевести их на тот паек, который был установлен для всех граждан города Екатеринбурга", - рассказывал комендант Ипатьевского дома Яков Юровский.
Повар справлялся как мог: вместо расстегаев - макаронный пирог, вместо пельменей и вареников - картошка и салат из свеклы, вместо мандаринового желе - компот, "к большой радости всех", как писал в дневнике Николай. А его последними поварятами были царские дочери: он учил их печь хлеб. 16 июля Александра Федоровна записала, что комендант принес яйца для Алексея, - в режиме все же были послабления. Но приготовить омлет для цесаревича Харитонову уже не удалось.
…Перед расстрелом он стоял в углу рядом с лакеем Труппом. Когда раздались выстрелы, повалился на колени. При расследовании в Ипатьевском доме не нашли золотых часов.
"Мало спала, волновалась неизвестностью". Горничная Анна Демидова
Анна Демидова до последнего дня носила корсет: императрица считала, что ходить без него - распущенность. А она привыкла делать так, как считала правильным хозяйка, ведь прослужила ей 17 лет.
Комнатная девушка - или горничная - последней императрицы родилась в мещанской семье в Череповце. Знала иностранные языки, играла на фортепиано. Но лучше всего ей удавалось вышивать, вязать и шить. Это и привлекло Александру Федоровну: она увидела работы девушки на выставке в Ярославле. И скоро Нюта стала служить царской семье. Комнатные девушки в основном занимались одеждой императрицы, но главной обязанностью Анны стало учить царских дочерей рукоделию. В каком-то смысле она была для них еще одной няней. "Сейчас иду спать. Нюта меня причесывает", - писала как-то отцу великая княжна Ольга. А больше всех ее любила Анастасия. В письмах великая княжна обращалась к горничной "дорогая Нюта". Своих детей у Анны не было: комнатные девушки не должны были выходить замуж. И когда однажды ей сделали предложение, она предпочла остаться с царской семьей.
В Тобольске всем арестантам сделали удостоверения личности, хотя смысла в них не было: охрана каждого знала в лицо
Отказавшись ради Романовых от возможности завести собственную семью, она отказалась ради них и от свободы. Нюта поехала с хозяевами в ссылку.
"Последние две недели, когда узнала, что нас намереваются "куда-то" отправить, жила нервно, мало спала, волновалась неизвестностью, куда нас отправят, - писала она в дневнике. - Это было тяжелое время. Только уже дорогой мы узнали, что мы "на дальний север держим путь", и как подумаешь только - "Тобольск", сжимается сердце".
Анна Демидова хоть и не была аристократкой, но получила за службу потомственное дворянство и, живя во дворце, конечно, привыкла к комфорту. Еще на пароходе, везшем узников в ссылку, она писала: "Жесткие диваны и ничего больше, даже графинов для воды нет ни в одной каюте. Каюты - довольно большие комнаты с двумя или одним диваном и весьма неудобным умывальником. Рассчитано на людей, не привыкших много умываться. Можно вымыть нос, но до шеи воды не донесешь - мешает кран". Но "особенно было тяжело, что для Хозяев ничего не было приготовлено", добавляла она.
Так царскую семью изображали в советские времена. Картина художника Владимира Пчелина "Сдача Романовых Уралсовету на станции Шарташ" (1927 год)
В Тобольске, затем в Екатеринбурге, Анна взяла на себя много хозяйственных мелочей. "Дети помогают Нюте штопать их чулки и постельное белье", "перед ужином Мария и Нюта помыли мне голову", - писала в дневнике Александра Федоровна.
Как и ее хозяйка, Анна до последнего оставалась дамой. Александра в ссылке всегда наряжалась и надевала шляпу, когда шла на прогулку, даже когда эти прогулки стали по-настоящему похожи на тюремные. А Нюта у кровати держала черную шелковую сумку - она никогда с ней не расставалась, хранила там самые нужные вещи. При расследовании были найдены остатки ее вещей - белая блузка, вышитая гладью, белый батистовый носовой платок и розовая с серыми отливами шелковая ленточка. Наверняка все свои вещи она вышивала сама.
Демидова была лет 42, высокая, полная, блондинка, лицо красноватое, нос прямой и небольшой, глаза голубые
- из показаний Евгения Кобылинского, главы охраны царской семьи в Тобольске
Русская Православная Церковь канонизировала Евгения Боткина — врача, который не покинул императора в его смертный час и был расстрелян вместе с ним и его семьей в Екатеринбурге. Биографию нового подвижника вспоминает «Русская планета».
Семья императора
Несмотря на то что династия Боткиных верой и правдой служила сразу двум российским императорам — Александру II и Александру III, Евгений Боткин получил должность лейб-медика (придворного медика) не из-за достижений своих именитых предков (его отцом был знаменитый доктор Сергей Петрович Боткин, в честь которого названа одна из центральных больниц в Москве). Когда в 1907 году место главного врача императорской семьи освободилось, императрица Александра Федоровна сказала, что хочет видеть в этом качестве Боткина. Когда ей сказали, что в Петербурге есть два медика с такой фамилией, она добавила: «Того, что был на войне!»
Боткин отправился на войну добровольцем. К тому моменту он достиг неплохих успехов во врачебной карьере, был женат, имел четверых детей. В годы Русско-японской войны он координировал работу медицинских частей при российской армии. Должность административная, но Боткин, несмотря на это, предпочитал больше времени проводить на передовой и не боялся в случае чего исполнять роль ротного фельдшера, помогая солдатам прямо на поле боя.
За свои труды он был награжден офицерскими боевыми орденами, а после окончания войны написал книгу «Свет и тени Русско-японской войны». Эта книга и привела Боткина к должности лейб-медика императорской семьи. После ее прочтения Александра Федоровна никого, кроме него, в качестве императорского врача и видеть не хотела.
Императрица выбрала Евгения Боткина еще по одной причине — болезнь цесаревича Алексея. Как врач Боткин изучал иммунологию, а также свойства крови. Следить за здоровьем молодого цесаревича, больного гемофилией, стало одной из главных его обязанностей при императорском дворе.
У возможности занимать такую высокую должность была и обратная сторона. Теперь Боткин должен был постоянно находиться рядом с императорской семьей, работать без выходных и отпусков. Жена Боткина, увлекшись молодым революционером на 20 лет ее моложе, оставила Евгения Сергеевича с разбитым сердцем. Боткина спасала только любовь и поддержка со стороны его детей, а также то, что со временем и императорская семья стала ему не чужой. Боткин относился к своим августейшим пациентам с искренней любовью и вниманием, он мог ночами не отходить от постели больного царевича. На что юный Алексей впоследствии напишет ему в письме: «Я Вас люблю всем своим маленьким сердцем».
«Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна государыня и какому лечению следуют царица и наследник. Он был, безусловно, преданный их величествам слуга», — так говорил о Боткине генерал Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора.
Когда случилась революция и императорскую семью арестовали, у всех слуг и помощников государя был выбор: остаться или уехать. Царя предали многие, но Боткин не покинул пациентов и тогда, когда Николая II вместе со всей семьей было решено отправить в Тобольск, а затем и в Екатеринбург.
Даже перед самым расстрелом у Евгения Боткина была возможность уехать и выбрать новое место работы. Но он не оставил тех, к кому успел привязаться всей душой. После последнего сделанного ему предложения оставить императора он уже знал, что царя скоро убьют.
«Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы все должны это понять», — приводит в своих воспоминаниях его слова Иоганн Мейер, бывший пленный австрийский солдат, перешедший на сторону большевиков.
В своих письмах Боткин написал: «Вообще, если "вера без дел мертва есть", то "дела" без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей. Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына».
В подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге императору и всей его семье большевики зачитали решение исполкома Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Приговор привели в исполнении немедленно — вместе с царской семьей были расстреляны также лейб-медик Боткин, лейб-повар Харитонов, камердинер и комнатная девушка.
Первые выстрелы были сделаны по Николаю II. Двумя пулями, пролетевшими мимо основной цели, Боткин был ранен в живот. После убийства царя большевики добивали своих жертв. Комендант Юровский, следивший за казнью, позже указал, что Боткин какое-то время был еще жив. «Выстрелом в голову я прикончил его», — писал позднее Юровский. Останки врача последнего русского императора впоследствии так и не были найдены — лишь его пенсне было обнаружено среди других вещественных доказательств в яме в окрестностях Екатеринбурга, куда были сброшены тела убитых.
Смута, объявшая Россию после революции 1917 года, не просто привела к падению монархии и разрушению империи. В России в одночасье рухнули все государственные институты, а все нравственные начала личности для каждого отдельного человека словно перестали действовать. Евгений Боткин был одним из немногих свидетельств тому, что и в эпоху всеобщего помешательства, разгула и вседозволенности можно остаться человеком, верным слову, чести и своему долгу.
