Все ученые мира для простых обывателей делятся на две категории — те, чьи имена они никогда не слышали, и те, чьи имена им известны, однако они понятия не имеют, почему.
Готфрид Вильгельм Лейбниц относится ко второй категории — имя его слышали почти все, но весьма смутно представляют, чем именно заслужил этот человек свою известность.
Великий французский писатель и драматург Дени Дидро как-то заметил, что для Германии Лейбниц был тем, чем для Древней Греции были Платон , Аристотель и Архимед , вместе взятые.
Норберт Винер , основоположник современной кибернетики, полагал, что если бы кибернетика нуждалась в своем святом покровителе, то не было бы для этого лучшей кандидатуры, чем Лейбниц.
Если говорить коротко, Готфрид Лейбниц был человеком, гениальность которого признали еще при жизни.
Самоучка из Лейпцига
Он родился 1 июля 1646 года в Лейпциге. Научная стезя была написана Готфриду на роду — отцом его был профессор философии Лейпцигского университет Фридрих Лейбниц , а матерью Катерина Шмукк , дочь знаменитого профессора юриспруденции.
Отец рано заметил способности сына к наукам, и всячески старался их развивать. Но Лейбница-старшего не стало, когда мальчику было всего 7 лет. От отца сыну досталась большая библиотека, которая и стала для Готфрида источником знаний. Сам он уже во взрослом возрасте именовал себя «самоучкой».
Педагогам было очень трудно с Готфридом — он с легкостью осваивал сложнейшие вопросы, которые зачастую ставили в тупик самих учителей, но мог запнуться на элементарных вещах. Преподаватели полагали, что проблемы идут от того, что юноша не следует их советам, и пытались заставить его учиться по установленным канонам, но получалось это плохо.
В 10 лет Готфрид изучил книги Цицерона , Плиния , Геродота , Ксенофана и Платона , к 12 годам поражал ученых мужей своими знаниями тонкостей латыни, в 13 лет сражал наповал маститых литераторов своими поэтическими опытами.
К 14 годам Лейбниц не просто увлекся логикой, а занялся пересмотром этой научной дисциплины на свой манер.
В неполные 15 лет Готфрид Лейбниц становится студентом Лейпцигского университета, и профессура находится в легком недоумении, не совсем понимая, чему учить молодого человека — по некоторым направлениям знаний он стоит вровень не только со студентами старших курсов, но и с частью преподавателей.
Готфрид Лейбниц. Фото: www.globallookpress.com
Универсальный ученый
Спустя два года Лейбниц опубликовал свой первый трактат «О принципе индивидуации», получив степень бакалавра, в 1664 году он уже стал магистром. В 1666 году, в возрасте 20 лет, Готфрид Лейбниц с блеском защитил диссертацию на соискание степени доктора права.
В возрасте 21 года Лейбниц начинает работу над проектом математизации логики. Эту сложнейшую научную задачу он таки не завершил, но тут нужно понимать, что ученый опередил время — научный мир придет к решению поставленных Лейбницем проблем только через 200 лет.
Для того, чтобы описать все значимые труды немецкого гения, не хватит и нескольких книжных томов.
Если говорить коротко и поверхностно, то, помимо заложения основ математической логики, Лейбниц, независимо от Ньютона , создал математический анализ. Кроме того, он разработал двоичную систему счисления с цифрами «0» и «1», лежащую в основе всей современной компьютерной техники.
В психологии выдвинул понятие бессознательно «малых перцепций» и развил учение о бессознательной психической жизни, в механике ввёл понятие «живой силы» и сформулировал закон сохранения энергии, в философии стал предтечей знаменитой классической школы немецких философов.
Исследователи биографии Лейбница отмечают, что он занимался одновременно невероятным количеством научных направлений, начиная от юриспруденции и заканчивая лингвистикой. При этом считается, что Лейбниц лишь открывал целые научные направления, которые затем развивали другие.
Благодаря Лейбницу, в Берлине в 1700 году была учреждена Академия наук, первым президентом которой стал сам ученый.
Копия механического калькулятора Лейбница. Фото: www.globallookpress.com
В поисках «просвещенного монарха»
Помимо научной деятельности, Лейбниц состоял на службе у немецких князей в качестве дипломата. Свою политическую задачу ученый видел в укреплении национального единства немецких государств. Одновременно он пытался добиться у сильных мира сего поддержки научной мысли, и немало добился на этом поприще.
В 1697 году Готфрид Лейбниц был уже маститым ученым, чье имя гремело по всей Европе. Его не покидала идея о «просвещенном монархе», благодаря которому, по мысли философа, развитие общества и науки должно перейти на совершенно иной уровень.
В ганноверском замке Коппенбрюк случайно встретился с молодым русским «бомбардиром Петром Михайловым», входившим в «Великое посольство». Под таким псевдонимом по Европе путешествовал царь Петр I , впрочем, его истинное имя мало для кого было загадкой.
Судя по всему, на Лейбница молодой правитель впечатления не произвел. Куда более интересным ему казался шведский король Карл XII , с которым вскоре и столкнулись русские войска.
Полагая, что Карл и есть тот самый «просвещенный монарх», Лейбниц после победы шведов на Нарве сочинил в честь шведского короля стихотворение, в котором выразил надежду, что Карл XII победит Петра I и раздвинет шведскую границу «от Москвы до Амура».
Но Карл XII не оправдал надежд Лейбница. К наукам он был равнодушен, его занимали лишь военные походы. С расширением границ Швеции тоже не сложилось — после разгрома под Полтавой шведскому королю нужно было думать о сохранении власти, а не о новых завоеваниях.
«Крестный отец» русской науки
В 1711 году Петр I и Лейбниц встретились вновь. Отношение ученого к русскому владыке изменилось кардинально, и он постарался увлечь его своими идеями. Петр I, что называется, проникся, и в последующие годы их переписка и встречи стали носить систематический характер.
Лейбниц был в восторге: «Покровительство наукам всегда было моей главной целью, только недоставало великого монарха, который достаточно интересовался бы этим делом».
Россия интересовала Лейбница как ученого давно. Еще в конце 1690-х годов он одним из первых занялся проблемой происхождения правящей русской династии. Изучая историю Романовых , Лейбниц взялся и за изучение вопроса о появлении Древнерусского государства.
Лейбниц полагал, что легендарный Рюрик происходит из области Вагрия, считая его датчанином.
Впоследствии данные теории в России многие будут считать враждебными, хотя сам Лейбниц ничего подобного не имел в виду. Напротив, его работы на эту тему наводили на мысли о близости русских и немцев, их давних исторических связях.
Лейбниц, вдохновленный дружескими отношениями с Петром I, составил план масштабных научных исследований в России, который при его жизни осуществлен не был. Но ценивший немецкого ученого русский царь назначил ему пенсию и пожаловал титул тайного советника юстиции.
Лейбниц умер в 1716 году, в возрасте 70 лет, незадолго до смерти в последний раз встретившись с Петром.
Надо сказать, что русский царь все же не обманул надежд немецкого гения — в 1724 году по указу Петра I была основана Петербургская Академия наук, которая положила начало как систематической научной деятельности в России, так и созданию светского высшего образования в стране.
Нет никаких сомнений, что влияние Готфрида Лейбница на Петра I сыграло в создании русской Академии наук огромную роль. И если бы «германский Аристотель» мог видеть, как далеко шагнула впоследствии российская наука, он имел бы полное право гордиться собой — его усилия не пропали даром.
Владимир Герье. Отношения Лейбница
к России и Петру Великому: По неизданным
бумагам Лейбница в Ганноверской
библиотеке // Лейбниц и его век. Т. II. СПб.:
Печатня В. И. Головина, 1871.
Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) относится к числу наиболее универсальных гениев Европы Нового времени. Философия, теология, математика, логика, история,
юриспруденция и дипломатия - вот далеко не
полный перечень тех областей, в которых проявил себя этот великий ум. Различные части
творческого наследия Лейбница постигла, однако, совсем не одинаковая судьба. В девяностых годах прошлого века на
русском языке вышло четырехтомное издание его трудов - была проделана большая работа, и едва ли можно
ожидать появления чего-то
сопоставимого в ближайшее
время. Удивительное дело, но
даже в столь значительном
издании не нашлось места
для того, чтобы осветить один
аспект творчества Лейбница,
который непосредственно
связан с Россией, а именно
его деятельность в качестве,
как мы бы сейчас сказали,
«эксперта» по реформированию государственной и образовательной системы России
в эпоху петровских преобразований. По счастью, мы
имеем работу профессора
всеобщей истории Московского университета
Владимира Герье, посвященную именно этому
вопросу, вышедшую, правда, 133 года тому назад. Книга Герье об отношениях Лейбница
к России и Петру Великому является продолжением его докторской диссертации «Лейбниц
и его век» (1868). Несколько позднее (в 1873 году) Герье выпустил еще и сборник писем Лейбница. Игнорирование темы «Лейбниц и Россия» в советский период так и оставалось бы
курьезным упущением с точки зрения специалистов, если бы не следующее обстоятельство.
Недавно некоторые идеи Лейбница были актуализированы в контексте новейшей истории
постсоветского реформационного процесса.
Это своего рода «неолейбницианство» обнаруживается в документах, посвященных нынешней административной реформе в России
(с прямой ссылкой на работу Герье). Так, в рамках предложений Центра стратегических разработок по реформированию государственной
службы вкачеств е одного из принципиальных пунктов указывалось на необходимость
возврата к лейбницианской модели подготовки государственных служащих в независимых (вневедомственных) учебных заведениях - в противоположность позднесоветской
и постсоветской ведомственной системе . Сопоставление
этих двух обстоятельств позволяет заключить, что имеет
место определенная несогласованность между востребованностью ряда идей из исторического наследия
страны в настоящее время
и степенью их реактуализации соответствующими компетентными сообществами
(в данном случае - историками философии, науки
и реформаторства в России). Впрочем, сразу можно отметить, что отсылка
к Лейбницу у новейших
реформаторовв ыполняет,
скорее, функцию символического «возвращения к позабытым истокам». В работе
Герье нет сколько-нибудь содержательных
сведений о взглядах Лейбница на подготовку
государственных служащих. Есть лишь замечание насчет того, что будущим государственным служащим, обучающимся в университетах наряду с другими специалистами,
«следует изучать государственное право и всеобщую историю» (с. 192). Каких-то других
высших образовательных учреждений, помимо университетов, планы Лейбница вообще не предполагали. Впрочем, отношение Лейбница к России и реформам Петра заслуживают внимания и без столь прямолинейной связи с современными российскими реформами.
Будучи профессиональным историком,
Герье уделил пристальное внимание подробной хронологической реконструкции «русской темы» в творчестве Лейбница на основании его архивных материалов, весьма
подробно останавливаясь при этом на роли
Лейбница в дипломатических делах России.
В силу того что книга Герье построена на основании архива Лейбница (главным образом,
его переписки), она предлагает довольно специфическую «оптику», позволяющую взглянуть на Россию глазами одного из наиболее
просвещенных и осведомленных людей Европы того времени. Сама по себе тема Лейбница и России замечательна еще и тем, что
поворот к Европе, осуществленный Петром,
по своей радикальности может быть сопоставлен, пожалуй, лишь с падением железного
занавеса в постсоветский период. Во всяком
случае, у Лейбница петровские преобразования пробудили надежду на то, что наконец
«…Москвитяне выйдут из усыпления» (с. 4).
Интерес Лейбница к России обнаруживается с середины 1690-х годов. Известия о реформаторских замыслах Петра и визит «Великого посольства» настолько воодушевляют
его, что с этого момента величайший деятель
немецкого Просвещения предпринимает всевозможные шаги для установления тесных отношений с Россией. Он пытается заполучить
филологические и этнографические сведения
о стране, в разное время и через разных лиц
предлагает несколько проектов по введению
научных институтов и системы образования
вРоссии, а также оказывает различные дипломатические услуги российским посланникам.
Дипломатическая деятельность, собственно,
со временем и обеспечивает ему возможность
прямых аудиенций у Петра. Настойчивость
вполучении доступа к «телу» царя не должна
нас удивлять. Лейбниц, как и множество других новоевропейских мыслителей и деятелей
Просвещения, считал, если воспользоваться
формулировкой Герье, что «прогресс человеческого общества всего более зависел от личной
инициативы государей» (с. 25).
Год спустя после первой личной встречи
с Петром в Торгау в 1711 году Лейбниц получает на русской службе должность тайного
юстиц-советника с окладом в 1 000 талеров
с целью, выражаясь словами петровского указа, употребить его «к имеющемуся нашему намерению, чтобы науки и искусства в нашем
государстве вящий цвет приобрели» (с. 160).
Впрочем, получив единовременную выплату
в500 талеров, он затем на протяжении нескольких лет безуспешно пытался добиться
от царской казны выплаты обещанного жалования. Герье даже затрудняется с ответом
на вопрос, удалось ли Лейбницу получить вознаграждение во время последней (третьей) серии личных встреч с царем, которые произошли уже в 1716 году в Пирмонте (в том же
году Лейбниц скончался). Результатом пирмонтских свиданий с царем был ряд записок
по организации научной, образовательной
и административной системы России, подытоживающих предыдущие проекты Лейбница.
На протяжении 20 последних лет своей
жизни Лейбниц настойчиво и упорно выстраивал систему отношений с Россией, желая принимать непосредственное участие в преобразованиях, связанных с учреждением в стране
европейской системы образования и науки,
и намеревался возглавить планируемую им
ученую коллегию (или академию) - дело, как
выражался Лейбниц в одной из своих записок,
которое он «предпочел бы всякому другому занятию» (с. 87). Стремясь заслужить расположение русского двора и обладая широчайшей для
своего времени системой связей, он не упускал
возможности оказывать российским представителям в Европе различные посреднические,
дипломатические и информационные услуги,
которыми пользовался и Петр. И все же все эти
занятия имели вглазах Лейбница в торостепенное значение. В одном из посланий Петру он
пишет: «Хотя мне и часто приходилось действовать на политическом и юридическом поприщах, а знатные государи иногда в этих вопросах пользуются моими советами, я все-таки
предпочитаю науки и художества, так как они
постоянно содействуют к славе Господней
и к благосостоянию всего рода человеческого,
ибо в науках и в познавании природы и художеств более всего обнаруживаются чудеса Господни, Его могущество, мудрость и милость;
науки и художества составляют настоящее сокровище человеческого рода, ибо посредством
их искусство превозмогает природу, и цивилизованные народы отличаются от варварских.
<…> Я не находил только могущественного государя, который достаточно интересовался бы
этим. Надеюсь, что нашел такового в вашем величестве» (с. 133–134).
Уже Герье мог сказать, что многие идеи
Лейбница со временем были реализованы
в России. Однако в сравнении с замыслами
Лейбница и несмотря на его настойчивость
впопытках их реализации эти преобразов ания
протекали чрезвычайно медленно и фрагментарно. Пожилой и обремененный недугами
философ, любимец немецких князей, занятый
множеством дипломатических поручений
и планов, ведущий колоссальную переписку
со всей Европой и даже с Китаем, неустанно повторяет в своих посланиях, адресованных
в Россию, девиз Горация: «Время летит, и вот
почему я не сочувствую отсрочкам». Научное
любопытство Лейбница и его упорство в достижении знаний о России сталкивалось с полным равнодушием к этим же вопросам в самой
стране. Например, на протяжении многих лет
Лейбниц упорно добивался, чтобы ему прислали образцы текстов на языках тех народов,
которые населяют Россию, для уточнения ее
этнографической карты и вопроса о происхождении народов. Но получить перевод «Отче
наш» на несколько языков и «список самых
обыкновенных слов» оказывается делом практически невозможным. Племяннику Лефорта
он пишет: «Это дело нелегкое и может быть
исполнено только по приказанию самого царя». Еще бы, когда Лейбницу в 1694 году удалось-таки свести знакомство с одним из немецких посланников в России на предмет этих
изысканий, последний так оправдывал невозможность выполнения просьбы знаменитого
ученого: «Московский народ совершенно неспособен к изысканию подобных диковинок,
ибо он не прилагает ни малейшего труда ни
к чему, что не пахнет деньгами или не представляет прямой пользы» (с. 5). Уже во время нахождения на царской службе Лейбниц просит
самую, казалось бы, малость материалов
из России, обращаясь в российские канцелярии, прямо к отдельным царским сановникам,
и даже к самому Стефану Яворскому. Ответов
из России нет, приходится довольствоваться
тем, что можно разыскать в западных библиотеках, и отрывочными сведениями из писем
европейских путешественников. Однако же
когда «русским правительством» было высказано пожелание собрать в Европе сведения
о языке и истории славянских народов, то, судя по приводимым Герье сведениям, лишь
Лейбниц оказался способен составить краткую записку для Петра по этому вопросу.
Лейбниц предлагает приобрести для России то
упавшую в цене библиотеку, то кабинет медалей - все напрасно. В лучшем случае он получает ироничные ответы, вроде того, что дал посланник России в Вене барон Урбих,
заметивший, что на случай войны России
очень пригодились бы несколько миллионов
таких медалей.
Еще питая большие надежды на свое участие в преобразованиях в России, Лейбниц
в одной из записок 1711 года обозначает «цену
вопроса» «по введению наук» в России: «Если
его величество назначит для этого ежегодную
сумму в 10 000 талеров… то я уверен, что в один
год можно будет достигнуть больших результатов, чем другие народы достигли в десять лет,
и с 10 000 талеров можно сделать больше, чем
иные сделали с 100 0000 талеров» (с. 120).
В другой записке того же времени он подробно расписывает «рыночные» источники содержания возможной коллегии, призванной
руководить учебной и ученой частями в империи, что позволило бы сделать ее существование необременительным для государственной
казны (льготы при введении «новых промыслов», печатанье календарей, возможность создания банка или ссудной казны, устройство
лотереи и т. п. (с. 121)). Для оценки суммы, достаточной, в понимании Лейбница, для начала
преобразований, можно заметить, что 9 000 талеров стоило годовое содержание одного российского посланника в Вене.
Среди сугубо научных проектов Лейбница, помимо стратегических планов по учреждению научных и образовательных институтов
и упомянутых лингвистических изысканий,
постоянно повторяется тема устройства наблюдений за магнитным полем (в то время отклонением магнитной стрелки компаса от линии меридиана пользовались в морской
навигации для определения долготы, но ввиду
особенностей магнитного поля земли эти значения требуют постоянного наблюдения в различных точках земного шара). Этот проект,
с учреждением соответствующих обсерваторий, был реализован в России лишь в XIX веке - благодаря стараниям Александра Гумбольдта. Лейбниц также подал царю идею
заняться вопросом о границе между Азиатским и Американским материком (с. 146).
Этот вопрос был решен в 1728 году посланной
по указу Петра экспедицией Витуса Беринга.
Проекты Лейбница по организации государственных, образовательных и научных учреждений, а также их эволюция требуют большего внимания, чем мы можем им здесь
уделить. Остановимся лишь на некоторых
ключевых моментах. Реконструкция хронологии и содержания проектов, предложенная Герье, позволяет ему уверенно заключать, что
Лейбниц отнюдь не является автором идеи учреждения в России системы коллегий. Идея
возникла у Петра раньше - согласно Герье,
в начале 1715 года, о чем Лейбниц знал напрямую от одного из корреспондентов в Петербурге (с. 179). К таким же домыслам Герье относит
и «темное предание, приписывающее знаменитому философу табель о рангах в России»
(с. 195). Среди Пирмонтских записок одна, тем
не менее, содержит предложения о числе и назначении коллегий. В отличие от действительно учрежденных Петром, Лейбниц предлагал
образовать особую коллегию народного просвещения (о ее отсутствии Герье сожалеет более
всего), а также полицейскую коллегию. В петровской системе, напротив, наличествовали
отсутствующие в плане Лейбница Берг- и Мануфактур-коллегия, от Военной коллегии была отделена особая Адмиралтейская коллегия,
а от Финансовой – Штатс-контор-коллегия
для ведения государственных расходов. В преамбуле к проекту коллегий Лейбниц использует общераспространенную в его эпоху метафору часов: «Опыт достаточно показал, что
государство можно привести в цветущее состояние только посредством учреждения хороших
коллегий, ибо как в часах одно колесо приводится в движение другим, так и в великой государственной машине одна коллегия должна
приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией,
то стрелки жизни непременно будут показывать стране счастливые часы» (с. 197). Что касается эффективности, функций и кадрового состава коллегий, то Лейбниц считал, что
«особенное описание» требуется относительно
того, «какие лица необходимы для коллегии,
в чем должна заключаться их обязанность и какую пользу окажет коллегия вашему величеству и вашей державе» (там же).
Планируемая система российского образования в последних записках Лейбница включает в себя три элемента: «школы для детей,
университеты для юношества и академии для
взрослых людей, самостоятельно разрабатывающих науку» (с. 191). Такая система действует в
России и по сей день. Разница, пожалуй, лишь
в одном: Лейбниц полагал, что следует «профессоров поставить наравне с высшими чиновниками в главных городах и при дворе,
а учителей уровнять во всем с высшими чиновниками в провинции» (с. 192). В проекте системы университетов Лейбниц в числе предпочтительных городов указывал, помимо Москвы,
Киева и т. д., также Астрахань. Герье в связи
с состоявшимся выбором Казани вместо Астрахани замечает: «Влияние Казани на сибирский край и поддержка, извлекаемая оттуда
Казанским университетом, незначительна, тогда как университет в Астрахани достиг бы гораздо скорее высокого процветания, ибо притягивал бы к себе умственные силы не только
приволжского, но и всего кавказского края
и сделался бы истинным рассадником русского
просвещения на востоке» (с. 192–193).
Хотя Герье полагает, что «Пирмонтское
свидание не осталось без влияния на решение
Петра учредить в свое царствование академию
наук в Петербурге» (с. 199), тем не менее «учрежденная в Петербурге Академия мало соответствовала планам Лейбница. Он имел в виду не
простое собрание ученых, а учреждение
с большим кругом практической деятельности
и большими полномочиями» (с. 204). Как с сожалением отмечает отечественный историк,
учрежденная Академия «была только подражанием Парижской и Берлинской Академиям
“социететом персон, которые для произведения
наук друг друга вспомогать имеют”» (с. 205). Так
что проект практически действующей науки,
в применении ее «к ремеслам, к мануфактурной
деятельности и вообще к улучшению народного
благосостояния» (с. 204), или того, что в современном популярном издании называется «экономикой, основанной на знаниях», так и остался нереализованным в XVIII веке в России.
Наконец, хотелось бы затронуть еще одну
базовую метафору, определяющую понимание
Лейбницем России. Через многочисленные
письма и записки Лейбница лейтмотивом проходит образ России как «невозделанного поля»,
tabula rasa и т. д. (ср. с. 10, 65, 134, 167 и passim),
которое позволяет возвести новую постройку по
единому плану, избежав тех искажений, которые успели вкрасться в европейские учреждения. «В вашем государстве, - пишет Лейбниц
Петру, - все, что касается до науки, еще ново
и подобно листу белой бумаги, а потому можно
избегнуть многих ошибок, которые вкрались
в Европе постепенно и незаметно. Известно,
что дворец, строящийся вновь, выходит лучше,
чем тот, который строился веками и часто подвергался исправлениям и изменениям» (с. 134).
Идея новой постройки, закладывающейся
на новом фундаменте, восходит в действительности к одному из родоначальников новоевропейской философии - Рене Декарту, который
подробно развивает ее в своем «Рассуждении
о методе». При этом Декарт, замысливший
именно таким образом выстроить свою систему
знания, предостерегает от попыток масштабных
общественных переустройств: «Эти громады
слишком трудно восстановить, если они рухнули, трудно даже удержать их от падения, если
они расшатаны, и падение их сокрушительно».
«Мое намерение, - продолжает Декарт, - никогда не простиралось дальше того, чтобы преобразовать мои собственные мысли и строить
на участке, целиком мне принадлежащем» (Декарт. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 258).
Таким образом, для осмотрительных новоевропейских философов общества со сложившейся
системой отношений мало подходят для крупномасштабных социальных экспериментов.
Но применительно к наукам и образованию
Россия для Лейбница - чистый лист. Строить
там - не значит перестраивать, а значит возводить согласно единому разумному замыслу. Получается - картезианский проект в масштабах
самой обширной державы в мире. Для столь кипучего деятеля, как Лейбниц, - поистине уникальная возможность. К сожалению, преобразования, проведенные Петром, лишь в малой
части соответствовали замыслам Лейбница. Теперь можно только гадать, как выглядели бы наука и образование в России, начни Лейбниц создавать их с «чистого листа» в соответствии
со своими замыслами.
на эту работу и любезно предоставившему копию ее экземпляра для рецензирования.
Лейбниц Г. В. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1982–1989.
Барабашев А. Г. Попытка реформы государственной службы 1999–2000 гг. (предложения
Центра стратегических разработок) // Реформа государственной службы России: История
попыток реформирования с 1992 по 2000 год. М: Весь мир, 2003. С. 170 (ср. с. 168).
КАК МЕНЯЛОСЬ интеллектуальное (не официальное, а именно интеллектуальное) восприятие России в Европе видно лучше всего, пожалуй, на примере великого немецкого математика и философа Лейбница.
За два года до рождения Петра - в 1670 году - он разработал план создания Европейского союза во имя вечного европейского мира. В отличие от плана Сюлли, России здесь уже место нашлось, но какое!
По замыслу Лейбница каждая великая европейская держава получала свою зону экспансии вне Европы. Ссориться друг с другом им впредь не разрешалось, как не рекомендовалось и нарушать "эксплуатационные нормы".
Жуликоватый Паниковский в романе Ильфа и Петрова "Золотой теленок" делил страну на тридцать четыре эксплуатационных участка для такого же числа мошенников - "детей лейтенанта Шмидта".
У Лейбница "участков" было шесть во всем мире: Англии и Дании выделялась Северная Америка, Франции - Африка и Египет, Испании - Южная Америка, Голландии - Восточная Индия, а Швеции - ... Россия.
Проходит тридцать лет. Русские терпят поражение в "первой Нарве". Лейбниц, с какого-то момента с интересом наблюдавший за Петром, теперь выражает надежду, что Карл XII овладеет всем Московским государством до Амура и приветствует шведов одой.
Проходит еще восемь лет, и над Россией восходит слава Полтавской победы...
Что же Лейбниц?
Теперь он оценивает Полтаву как достопамятное в истории событие, в письме русскому резиденту в Вене барону Урбиху настаивает на необходимости чеканки медали в память Полтавской битвы и выражает уверенность, что... Петр отныне будет принимать активное участие в делах мировой политики.
"Напрасно, - пишет он, - опасались чрезмерного могущества царя, называя его туркою севера. Что касается меня, то я очень рад водворению в России разума и порядка".
Проходит еще пара лет, и Лейбниц сообщает в письме курфюрсту ганноверскому: "Я убежден в том, что Россия будет на севере иметь то самое значение, которое до этого имела Швеция, и что она пойдет еще гораздо дальше".
Теперь Лейбниц переписывается с Петром, встречается с ним и дает ему государственные советы.
http://www.iss.niiit.ru/dobro/chapt-4.htm
“Интересно проследить, - пишет В. Ф. Иванов, - первое заграничное путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и пламенным поклонником Вильгельма III (Оранского), б) относительно маршрута идет переписка с Витзеном, который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц принимает самое горячее участие во всех событиях поездки и старается создать европейское общественное мнение в пользу будущего реформатора России,
г) конечная цель поездки - свидание с масонским королем Вильгельмом Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в масонство”.
http://www.magister.msk.ru/library/history/mason/bashil03.htm
____________________________________________________________________
Встреча с курфюрстиной Бранденбургской Софьей-Шарлоттой, блиставшей умом и красотой, ученицей Лейбница, привела к знакомству с великим немецким ученым.
Со знаменитым ученым Петр I встретился еще во время своего первого путешествия в 1697 году в городе Торгау и пожаловал ему звание тайного советника и содержание в 1000 рейхсталеров в год. За это Лейбниц составлял разные планы и проекты для просвещения России.
Именно Лейбниц наметил план просветительных реформ. Он писал Петру: «... счастлив возможности способствовать осуществлению великого и прекрасного замысла царя – обеспечить расцвет наук и искусств в громадной империи».
http://www.partner-inform.de/www/modules.php?name=News&file=article&sid=1037
_____________________________________________________________________
Петр хотел восстановить «разрушенные храмины» русского строя, но при этом, как хорошо характеризует профессор Алексеев, «он в своей преобразовательной деятельности отправлялся от безусловно отрицательного отношения к Московской системе управления. Он не видит в ней никаких светлых сторон и не находит в ней указаний, которые бы предначертали ему путь реформ. Он не хочет улучшить московское управление, воспользовавшись тем, что в нем было хорошего, а совершенно упразднить его и на расчищенной от старого почве воздвигнуть новое. Он принял близко к сердцу совет Лейбница, который советовал ему не медлить с преобразованиями, не производить их по частям, а сразу и по единообразному плану».
«Такой план, - говорил Лейбниц, - должен быть выполнен быстро и прямолинейно, творческим умом одного человека; точно так же, как город всегда бывает красивее, когда он выстроен сразу, чем когда он возникал постепенно, в несколько приемов».
«Такой совет Лейбница, который своей верой во всесилие учреждений и своими воззрениями на политический строй, как на механизм, имел несомненно большое влияние на направление реформы Петра, был прямым отрицанием исторических и национальных основ государственной жизни» [А. Алексеев, «Русское государственное право», 1895 г., стр. 405-406].
http://www.apocalypse.orthodoxy.ru/monarchy/333.htm
______________________________________________________________
В преобразующейся России на всякий подобный вопрос обыкновенно отвечали другим вопросом: а как дела делаются за границею, в образованных государствах? Там были коллегии, следовательно, они должны были явиться у нас.
Знаменитый Лейбниц писал Петру, что хорошее правление может быть только при условии коллегий, которых устройство похоже на устройство часов, где колеса взаимно приводят друг друга в движение. Сравнение не могло не понравиться Петру,
который именно стремился к тому, чтоб русские люди во всем приводили друг друга в движение, ибо все зло происходило от разобщенности колес.
Он находил необходимым для нее учредить девять коллегий: государственную, военную, финансовую, полицейскую, юридическую, торговую, вероисповеданий, ревизионную и ученую.
Итак, надобно старинные приказы заменить коллегиями; но где взять колеса для часовых машин, для которых старые колеса не годятся? Первый способ для этого, разумеется, взять готовое, взять иностранцев.
В августе 1715 года Петр поручил генералу Вейде достать иностранных ученых и в правостях (правах) искусных людей для отправления дел в коллегиях; иностранцу давали асессорский чин, 500 рублей жалованья и квартиру; отправлять должность свою иностранцы должны были чрез толмачей. Это неудобство, разумеется, заставляло искать другого способа наполнить коллегии в "правостях" искусными людьми; в конце того же года царь дал наказ резиденту при императорском дворе Веселовскому: "Старайся сыскать в нашу службу из шрейберов (писарей) или из иных не гораздо высоких чинов из приказных людей, которые бывали в службе цесарской, из бемчан (чехов), из шленцев (силезцев) или из моравцев, которые знают по-славянски, от всех коллегий, которые есть у цесаря, кроме духовных, по одному человеку, и чтоб они были люди добрые и могли те дела здесь основать.
http://www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv16p3.htm
1715. Проект создания Академии наук по образцу Берлинской академии, в разработке которого участвует Готфрид Лейбниц.
Из городов, в которых следовало основать академии, университеты и школы, Лейбниц указывал на Москву, Киев, Астрахань и Петербург. Все эти рассадники просвещения должны были помещаться в удобных и обширных зданиях, владеть библиотеками, обсерваториями, снабженными инструментами, музеями и так далее.
Эти проекты, как и многие другие, о которых мы здесь не упоминаем, были слишком обширны и, конечно, в то время не могли быть выполнены в России, которая едва только начинала учиться. Но все-таки они оказали воздействие на реформы Петра. Не подлежит никакому сомнению, что под влиянием именно этих проектов великого энциклопедиста возникла у Петра мысль об учреждении коллегий, Академии наук в Петербурге, а затем и идея послать Беринга для открытия пролива между Азией и Америкой, и так далее
http://hronos.km.ru/171_ru.html
http://www.ssga.ru/erudites_info/peoples/lomonosov/part02.html
______________________________________________________________________
Виталий Куренной "Лейбниц и Петровские реформы"
В поэтической форме Лейбниц пытался воспроизвести свое учение о душе, вытекающее из оснований его философии.
«Это солнце стало невидимым, – пишет он, – свет высокого ума, блеск истинной добродетели, яркое сияние красоты – все погасло! Каждый дух представляет собою целое здание вселенной, как будто отраженное в одном зеркале… Он – изображение творения и был его целью… Что такое истинная любовь, как не наслаждение совершенством того, что мы любим?»
Но главный литературный памятник Софии Шарлотте поставил Лейбниц в своей «Теодицее».
Глава VIII
Философское учение Лейбница .
В последнем десятилетии XVII века (1695-1697) был напечатан «Исторический и критический словарь» Бейля, получивший прозвание «библии скептицизма», – книга, произведшая огромное впечатление на тогдашний ученый мир и на публику и оказавшая значительное влияние на большую часть писателей XVIII столетия. Две основные идеи господствуют в этом сочинении: начало религиозной терпимости и мысль, что огромное большинство догматических положений как богословских, так и чисто философских, приводит к неразрешимым противоречиям и потому должны быть признаваемы более или менее сомнительными.
Многие из мыслей Бейля произвели глубокое впечатление на Софию Шарлотту, и, по ее просьбе, Лейбниц задумал написать опровержение этих скептических воззрений. По вопросу о религиозной терпимости мнения Бейля совпадали с его собственными: но скептицизм подкапывал основы его оптимистического миросозерцания. Бороться с таким сильным умом казалось Лейбницу долгом совести, и просьбы Софии Шарлотты ускорили его решимость. Сам Лейбниц пишет об этом в предисловии к «Теодицее»:
«Беседы со многими учеными… но, главным образом, с одною из величайших и совершеннейших монархинь привели автора к этому решению… Королева настоятельно требовала, чтобы он исполнил свое давнишнее намерение; некоторые друзья присоединились к ее голосу… Многие препятствия замедлили работу, и более всего смерть несравненной королевы. Между тем, Бейль подвергся нападкам многих замечательных людей. – Он отвечал подробно и всегда весьма умно. Я внимательно следил за этим спором и сам почти был увлечен им».
Чтобы понять «Теодицею» Лейбница, необходимо ознакомиться с основными началами его философии, с его учением о монадах. Лишь поверхностная и близорукая критика могла утверждать, что между «Монадологией» и «Теодицеей» нет никакой связи, что у Лейбница философия сама по себе, а богословие само по себе. Были даже критики, утверждавшие, что сам Лейбниц, в сущности, пантеист вроде Спинозы, что он писал «Теодицею», сам себе не веря или желая себя утешить после смерти королевы. Такое раздвоение или самообольщение настолько чуждо целостной и гармоничной натуре Лейбница, что почти не верится, чтобы люди, рассуждающие таким образом, читали то, о чем они пишут. А между тем в числе таких критиков есть даже переводчики и усердные комментаторы Лейбница, такие, например, как новейший писатель Гоббс.
Монадология Лейбница есть первая попытка основать учение, известное в наше время под именем эволюционизма, или теории постепенного развития. Было уже указано на теснейшую связь этой теории с открытым Лейбницем методом дифференциального и интегрального исчисления. Развитие есть накопление или суммирование бесконечно малых изменений, подверженных известному закону и в конце концов дающих «конечное» или заметное изменение. Недаром новейшие эволюционисты избрали выражения «дифференциация» и «интеграция» для обозначения основных процессов развития. Конечно, возможны и пантеистические, и даже атеистические миросозерцания, признающие гипотезу развития; но в том виде, как она обоснована Лейбницем, самым естественным увенчанием системы является теизм, и притом в монотеистической форме, потому что, по учению Лейбница, божество есть не что иное, как наиболее совершенная из всех монад.
Что такое монада? Это не «единица» в арифметическом смысле слова, потому что в арифметике единица есть понятие относительное: данная единица состоит из меньших единиц, всякая арифметическая единица делима. «Не будь этого, – писал Лейбниц королеве Софии Шарлотте, – в арифметике, к величайшей радости школьников, совсем не существовало бы дробей». Монада – не атом, как его понимали древние атомисты, которых Лейбниц называет «корпускулярными философами», от слова corpusculus – тельце, атом. Атомы Демокрита и Эпикура, Гассенди и Гоббса материальны, поэтому протяженны и делимы, их только по недоразумению называют атомами (неделимыми). Монады Лейбница – это «метафизические» единицы, абсолютно неделимые, подобно математическим точкам. Сущность монады составляет не число, а сила, и, если метафизический язык Лейбница перевести, насколько это возможно, на язык современной науки, то окажется, что монады – не что иное, как центры сил. Лейбниц определяет их еще как «атомы субстанции». Но «субстанция» Лейбница не есть протяженная субстанция Декарта. Все субстанции, по Лейбницу, суть силы. Монады имеют существенно динамический, и притом телеологический (целесообразный) характер. Они не только неделимые единицы, но и индивидуумы, существа вполне самостоятельные, первобытные и способные к непрерывному развитию. Это учение прямо противоположно пантеизму, то есть всеобъемлющему единому принципу, но нимало не противоречит монотеизму, конечно, существенно отличающемуся от канонических учений. В то же время оно резко отличается и от дуалистической философии Декарта, проводящей непреодолимую пограничную черту между духом и материей. Господствующее в философии Лейбница понятие силы является в ней посредствующим звеном между миром материальным и духовным: сила не есть ни дух, ни материя, но принцип, без которого немыслимо ни духовное, ни материальное. Монада включает в себя и духовный, и материальный принципы. Монады не могут ни возникнуть, ни погибнуть. Лейбниц называет их inénérables et incorruptibles. Они так же древни, как сам мир; ни одна не возникла раньше другой, ни одна не исчезла и не исчезнет. «Поэтому сумма вселенной всегда одна и та же». Сотворение монады было бы необъяснимым чудом. Из принципа постоянства и сохранения монады вытекает принцип: «Сумма всех движущих сил природы постоянна, в природе всегда сохраняется одно и то же количество живой силы». Это утверждение Лейбница – первый и неполный шаг к установлению принципа сохранения энергии. (Ньютон, в свою очередь, содействовал открытию этого принципа своим законом действия и противодействия).
Монады не тожественны между собою по природе, но, наоборот, существенно различны. Мир состоит из непрерывного ряда монад, различных между собою по степени совершенства, но в то же время бесконечно разнообразных. В природе нет скачков, есть лишь постепенные переходы. Тоны гаммы – не единственно возможные музыкальные звуки: между двумя смежными тонами можно вставить бесконечное число промежуточных тонов. Лейбниц не допускает существования абсолютно пустого пространства и сообразно с этим полагает, что и между монадами нет пустых промежутков, нет «метафизической» пустоты.
Между природой и духом, между бессознательным существом и сознательным нет противоположности или непроходимой бездны, но есть бесчисленное множество переходных ступеней. Эта идея послужила для Лейбница источником для открытия весьма важного психологического принципа, сохранившего значение до новейшего времени и послужившего источником философского вдохновения для Гартмана и многих модных философов. Лейбниц первым установил понятие об апперцепции в отличие от перцепции, о сознании в отличие от бессознательного восприятия или представления (оба эти термина, взятые сами по себе, не совсем точно передают понятие о перцепции). Сам Лейбниц дает такое определение: «Перцепция есть внутреннее состояние монады как обладающей представлением внешнего мира (по Лейбницу, перцепция свойственна всем монадам). Апперцепция есть сознание (conscience) или рефлексивное познание этого внутреннего состояния (connaissance reflexive de cet état intérieur), и это сознание дано не всем монадам». Самосознающая монада, в противоположность монаде, обладающей лишь неясною силою представления, обладает ясным представлением. Такая сознательная монада и есть дух. Помимо сознательных представлений есть, стало быть, представления бессознательные. (Это учение и послужило исходным пунктом для всех позднейших теорий «бессознательного»).
Животные – не машины, не автоматы, какими их считала школа Декарта; подобно человеку, они обладают душевными способностями, но не имеют духовной жизни; они – индивидуумы, но не личности. Душа животного может представлять, чувствовать, но не знать. Животные обладают памятью; они комбинируют впечатления прошлого опыта; но они неспособны к суждению. Собака, испытавшая удар палки, боится палки, потому что соединяет с известным зрительным образом воспоминание об испытанной боли, но она не рассуждает и не имеет идеи о причинной связи между ударом и палкою. (Это утверждение Лейбница подверглось тонкой критике со стороны скептика Бейля).
Теория бессознательных представлений, которые могут быть бесконечно малыми (perceptions pentes),– это учение, состоящее в очевидной связи и с монадологией, и с дифференциальным исчислением, – развито Лейбницем с большою силою, и, исходя из него, он отвергает два крайних учения, из которых одно считало дух гладкой доской (tabula rasa), на которой внешний опыт, при посредстве органов чувств, пишет все, что ему вздумается, тоща как другое признало существование вполне готовых врожденных идей. Обе эти школы, по мнению Лейбница, заблуждались потому, что не имели понятия о существовании бессознательных представлений. Рационалисты ошибались, признавая существование первичных сознательных представлений; сенсуалисты заблуждались, думая, что вообще никаких первичных представлений нет и быть не может. Думать, что все врожденное непременно познаётся, есть, по мнению Лейбница, крупная философская ошибка. Врожденное сначала имеет смутный характер; нередко требуется много внимания и развития для того, чтобы сознать это врожденное. Между врожденным и познанным такое же множество переходных ступеней, как между способностью и виртуозностью.
Развивая далее свое учение, Лейбниц пришел к важной мысли, что бессознательные представления составляют даже в самом развитом духовном существовании дополнение представлений сознательных. Дух человека никогда не вполне бездеятелен, даже во время самого глубокого сна. Как только прекращается деятельность сознательных представлений, бессознательная душевная жизнь тотчас вступает в свои права, оставаясь тогда единственно возможной.
Теория непрерывности развития приводит Лейбница к утверждению, что бессознательные представления отличаются от сознательных лишь по степени; спускаясь постепенно вниз, он находит, что сознательные представления могут дойти до такой бесконечно малой величины, когда они становятся недоступными сознанию. «Малые перцепции», однако, играют гораздо большую роль, чем можно думать. «Они образуют это нечто, эти вкусы, эти образы, которые в целом ясны, но в частях смутны… эту связь, соединяющую каждое существо с остальной вселенной». Такова психология Лейбница. Из нее непосредственно вытекает его своеобразное учение о причинности и о свободе воли. Здесь, как и во всей философии Лейбница, мы видим стремление устранить роковые противоречия путем «гармонического» сочетания противоречащих принципов. Лейбниц рассекает гордиев узел, заявляя, что всякая воля определена законом причинности. Вполне безусловной воли не существует. Воля есть врожденное, присущее душе стремление. Нелепо (по мнению Лейбница) утверждать, что наше хотение определено опять-таки хотением. Мы не «хотим хотеть», но «хотим действовать»; в противном случае можно было бы идти до бесконечности, то есть сказать, что мы «хотим хотеть хотеть» и так далее, а это не более чем пустое сочетание слов, потому что при такой удаляющейся в бесконечность воле мы никогда не дошли бы до ее осуществления. Отвергая так называемое безразличное состояние воли, Лейбниц применяет к нему басню об осле, который умер с голода между двумя стогами сена, колеблясь в выборе между тем и другим. Этот осел есть нечто нелепое и невозможное. На самом деле ни две половины вселенной, ни две половины самого осла не абсолютно равны и не одинаковы расположены, а потому осел непременно пойдет в ту или в другую сторону. То же относится и к человеческой воле, хотя она определяется более сложными мотивами, иногда до того сложными, что наш разум не в состоянии охватить их в целом и анализировать по частям. Свобода человеческой воли есть независимость, но не произвол. Независимость эта состоит, по Лейбницу, в том, что человек, живя сознательной, духовной жизнью, находится под влиянием бесчисленных склонностей и стремлений, из которых лишь часть представляется его сознанию, но все действуют совокупно, причем их общая равнодействующая и определяет то или иное направление нашей деятельности. «Если я в данный момент пишу эти строки, – говорит Лейбниц, – этот мой акт есть следствие „склонности“, условия которой коренятся весьма глубоко в моей прошлой душевной жизни. В этом смысле мой настоящий акт вполне определен и мотивирован. Но разве из этого следует, что он необходим в том смысле, что я не мог бы желать во всякую минуту бросить писать, если бы захотел это сделать? Стоит поставить этот вопрос, чтобы отвергнуть такую необходимость».
Здесь Лейбниц коренным образом расходится и с защитниками теории абсолютной свободы воли, и с детерминистами, которые повторяют изречение Спинозы: «Человек, полагающий, что он свободен, подобен брошенному камню, который вообразил бы, что он хочет лететь».
Из предшествующего можно догадаться, что для доказательства бытия верховного Существа Лейбниц прибегает к доводам так называемого «космологического характера». Существование мира, по мнению Лейбница, само по себе не могло бы доказать существование Бога; последнее выводится из наличия мирового порядка. Бесчисленные монады – существа, вполне независимые между собою, развивающиеся каждая по закону своей индивидуальности. Каким же образом их совместное существование дает не хаос, а порядок? По мнению Лейбница, это объяснимо лишь допущением единой всеобщей причины, направляющей ход вещей. Другое доказательство состоит в том, что монады представляют бесчисленные ступени развития, поэтому, считает Лейбниц, должна быть высшая ступень. Эта наивысшая монада и есть Божество. В качестве наивысшей монады оно обладает и наивысшей свободой воли, наивысшим самоопределением. Подобно тому, как растение не может познать животное, а животное не может познать человека, так и нашему уму недоступно даже приблизительное познание наивысшей монады. Мы в состоянии иметь о ней лишь смутные и неясные представления, можем понять ее совершенства лишь по аналогии, сравнивая себя с существами, которые ниже нас.
Все монады, даже самая низшая, вполне независимы по своей деятельности, но не по своему существованию. Они действуют собственной силой, но сила эта создана высшею монадою – божеством. Божество относится поэтому к монадам, во-первых, как высшая сила к низшим; во-вторых, – как творец к своим созданиям. Как наивысшая монада божество есть идеал, конечная цель, к которой стремятся все прочие монады; как творческое начало оно есть конечная причина, производящая все остальные. В качестве конечной причины божество обусловливает закон механической причинности; в качестве идеала оно сознает, своею мудростью и благостью, нравственный закон. Механик сооружает машину, правитель мира устраивает государство. Поэтому мир есть не только совершеннейший из миров по закону физической причинности, но и наилучший из возможных миров в нормальном отношении. Здесь мы видим коренной источник оптимизма Лейбница. Мировой порядок есть действие могущества и мудрости совершеннейшего существа; это утверждение ставит Лейбница в ряды деистов. Но, не довольствуясь этим, он строит принцип, по которому существующий мир есть вместе с тем и наилучший из всех возможных. Если представляется бесчисленное множество возможностей, то лишь одна из них может осуществиться посредством выбора. Наивысшее существо может поступать лишь по законам благости, согласной с мудростью, по законам справедливости. Творческий акт есть вместе с тем акт правосудия. Поэтому божество и творит тот мир, который имеет наибольшие права на существование, то есть наилучший из возможных миров. Всевозможные возражения против оптимизма, по мнению Лейбница, опровергаются простым указанием на существование мира. Раз божество избрало этот мировой порядок, а не другой, стало быть, он и есть наилучший из возможных .
Здесь-то мы наконец и встречаемся со знаменитой теорией «предустановленной гармонии». Мировая гармония, по учению Лейбница, есть не что иное, как акт воли божества, превращающий физическую необходимость в необходимость моральную, управляющую всеми существами без различия. Каждая монада развивается собственными силами, но эти силы не только созданы, они избраны божеством. Развитие мира есть не только сохранение мира и действующих в нем сил, но и непрерывный творческий акт, устанавливающий гармонию между творцом и миром.
Здесь не место разбирать возражения, которые противопоставлялись системе Лейбница. Достаточно напомнить, что сильнейшим противником метафизической стороны этого учения явился Кант, а остроумнейшим оппонентом морального учения Лейбница был Вольтер со своим «Кандидом». Но для лучшего понимания оптимизма Лейбница не мешает еще привести пример, данный самим философом.
Аполлон предсказывает Сексту Тарквинию, что его преступление погубит царскую власть в Риме и самого Секста. Секст жалуется на это. Аполлон – божество, знающее все заранее, – посылает Секста к Юпитеру, – божеству, все предопределяющему, – и говорит при этом: «Знай, что боги делают каждого таким, каков он есть: волка – хищным, осла – глупым, льва – храбрым. Юпитер дал тебе злую душу, ты будешь действовать сообразно с твоей природой, и Юпитер поступит с тобою по делам твоим».
Секст является в Дельфы и умоляет самого Юпитера изменить его судьбу и улучшить его душу. Бог отвечает: «Откажись от Рима, ты станешь добрым и счастливым». Но тут Секст упирается, он не желает перестать быть тем, что он есть. Он добровольно избирает низкий поступок, который был предусмотрен и предопределен. Он совершает преступление, но зато гибнет сам, губит царскую власть и делает Рим великим и свободным. Конечно, раз Секст получил от природы злую душу, в решительную минуту не желающую «перестать быть собою», и раз Рим спасен гибелью Секста, то эта гибель сама по себе есть наименее возможное зло, и к результате остается наиболее возможное благо. Но почему боги сотворили волка хищным, а Секста – злым, и почему именно эта доля хищничества или злобы оказалась необходимою для наилучшего из миров? На эти и подобные вопросы учение Лейбница не дает удовлетворительного ответа.
Глава IX
Лейбниц и Петр Великий. – Последние годы жизни Лейбница .
Лейбницу было более пятидесяти лет от роду, когда он впервые встретился (июль 1697 года) с Петром Великим, в то время молодым человеком, предпринявшим путешествие в Голландию с целью изучения морского дела.
До этой встречи Лейбниц имел о России понятие, господствовавшее в то время на западе Европы. Московское государство почти не отличали от Турции, видя в нем в лучшем случае оплот против диких татарских орд. Когда шла речь о поддержке кандидатуры немецкого принца на польский престол, ни один из претендентов не вызвал против себя такого красноречия со стороны Лейбница, как претендент московский. «Гроза с Востока, – пишет Лейбниц от имени литвина Уликовиуса, – одинаково опасна Польше и Германии; против нее восстает чувство самосохранения». Москва на польском престоле будет, по словам Лейбница, второй Турцией, и, избрав московского царя, Польша откроет дорогу варварству, которое подавит европейскую цивилизацию. Это было написано в 1669 году.
Шестнадцать лет спустя взгляды Лейбница значительно меняются. В 1695 году он, под влиянием слухов о Петре I, уже замышляет устроить союз между Бранденбургом и Московским царством. «Я думаю, – пишет Лейбниц, – что Провидение доставляет нам прекрасный случай, если мы сумеем им воспользоваться». Но понятия Лейбница о Московском царстве все еще довольно смутны; так, он полагает, что необходимо позаботиться об устройстве миссий в России, и сносится по этому предмету с архиепископом Кентерберийским, считая английских миссионеров столь же удобными для своих целей, как и германских. Тут же Лейбниц рассуждает о миссиях в Китай и в Абиссинию, с которою он познакомился через Людольфа. Северная война положила конец этим планам и соображениям.
Свидание Лейбница с Петром I в Ганновере (1697) в Коппенбрюкском дворце было непродолжительно, но все-таки успело ознакомить философа с личностью, слишком выдающейся, для того, чтобы не произвести на него сильнейшее впечатление. Еще раньше, по случаю избрания Августа Саксонского польским королем, Лейбниц написал латинское стихотворение, в котором говорил: «И если судьба будет благоприятна, император, царь и саксонский король, соединясь, изгонят из Европы варварство».
Вслед за тем Лейбниц не имел случая встретиться с Петром I до 1711 года. Зато в 1707 году философу пришлось иметь свидание с противником царя, Карлом XII. «Северный Александр», как называли этого чисто военного гения, стоял лагерем в Альтранштадте. Русским посланником в Дрездене был злополучный Паткуль, которого потом выдал шведам король Август. Лейбниц много беседовал с Паткулем о России и о планах Петра I. Его интерес был возбужден этими беседами в высочайшей степени, и он, в свою очередь, развивал свои планы. В июне 1707 года философ поехал в шведский лагерь, желая увидеть Карла XII. Король долго не приезжал, наконец приехал и сел обедать. В продолжение получаса завоеватель ел с большим аппетитом, за все время не проронив ни слова. Лейбниц не мог более ждать и уехал. «Я не знал, о чем с ним говорить», – писал он английскому посланнику в Берлине, лорду Рэби.
Свидание Лейбница с Петром I в октябре 1711 года произошло при новых обстоятельствах. Одна из принцесс брауншвейгской фамилии, София Христина, вышла замуж за царевича Алексея. Софья Ганноверская писала по этому случаю Лейбницу: «Царевич и его принцесса питают друг к другу необычайную любовь». Брак состоялся в октябре. Дед невесты взял с собою Лейбница, и философ не заставил себя долго просить. «Мне было чрезвычайно любопытно, – писал он Софье Ганноверской, – увидеть вблизи такого государя, как царь». По словам Людовици, писателя, почти современного Лейбницу, философ крайне интересовался «намерением царя исторгнуть своих подданных из состояния варварства и насадить у них науки и искусства». На этот раз беседы царя с Лейбницем были хотя и непродолжительны, но богаты последствиями. Петр I просил Лейбница изложить все соображения, какие только он сочтет полезными. Лейбниц, между прочим, предложил организацию наблюдений над магнитным склонением, обрисовал в общих чертах проект законодательной реформы, указал на значение коллегиального начала в суде и администрации, наконец, набросал план реформы учебного дела и проект учреждения Петербургской академии наук. «Я хочу быть издалека русским Солоном», – писал Лейбниц Софье Ганноверской.
Осенью следующего, 1712 года, Петр I прибыл в Карлсбад. Здесь Лейбниц провел с ним долгое время и поехал с царем в Теплиц и Дрезден. Во время этого путешествия план академии наук был выработан во всех подробностях. Петр I тогда же принял философа на русскую службу и назначил ему пенсию в 2000 гульденов. Планы, проекты и письма Лейбница хранятся в Московском государственном архиве. Лейбниц был чрезвычайно доволен своими отношениями с Петром I. «Покровительство наукам всегда было моей главной целью, – писал он, – только недоставало великого монарха, который достаточно интересовался бы этим делом».
В последний раз Лейбниц видел Петра незадолго до своей смерти – в 1716 году. Об этом свидании Лейбниц пишет:
«Я воспользовался несколькими днями, чтобы провести их с великим русским монархом; затем я поехал с ним в Герренгаузен подле Ганновера и был с ним там два дня. Удивляюсь в этом государе столько же его гуманности, сколько познаниям и острому суждению».
Если Петр I сумел оценить Лейбница, то нельзя этого сказать о всех германских монархах. Георг I по-прежнему смотрел на Лейбница только как на своего придворного историографа, стоившего ему много липших денег.
По смерти Софии Ганноверской (матери Софии Шарлотты) единственным близким человеком для Лейбница стала принцесса Каролина, впоследствии принцесса Уэльская. Еще при жизни королевы Софии Шарлотты, в 1704 году, Лейбниц познакомился с этой принцессой, которая обожала прусскую королеву. Каролину прочили в невесты эрцгерцогу Карлу, впоследствии Карлу VI (он же – испанский король Карл III). Несмотря на то, что к ней подослали ловкого иезуита Орбана, принцесса отказалась переменить веру, что удивило даже Лейбница. Вскоре после этого Каролина вышла замуж за ганноверского принца, который, по вступлении Георга I на английский престол, стал принцем Уэльским.
Лейбниц чрезвычайно привязался к молодой принцессе. Их связывали воспоминания о покойной прусской королеве. Каролина в любви к науке немногим уступала Софии Шарлотте. Через ее посредство Лейбниц вел полемику с ближайшим последователем Ньютона, Кларком.
Полемика эта была продолжением и окончанием знаменитого спора о первенстве, возникшего между Ньютоном и Лейбницем из-за открытия метода флюксий и дифференциального исчисления. Сущность спора была уже выяснена; остается сказать несколько слов о самой полемике, которая немного прибавила к славе обоих великих людей, причем в пользу Ньютона следует сказать, что он в этом деле поступил осмотрительнее и даже благороднее Лейбница, воздав ему должное в своих бессмертных Principia, тогда как Лейбниц в написанной им (вдобавок анонимной) статье, появившейся в лейпцигских «Трудах», отозвался о Ньютоне так, как будто тот совершил у него плагиат. Как обыкновенно бывает в таких случаях, в спор вмешались разные третьестепенные ученые, из которых одни писали пасквили на Лейбница, другие – на Ньютона. Один из таких пасквилей побудил Лейбница как члена Лондонского королевского общества, председателем которого был Ньютон, обратиться к суду общества. Ньютон, хотя и не мог быть судьею в своем деле, искусно подготовил свою защиту, тем более, что по вопросу о первенстве был фактически прав, хотя Лейбниц обнародовал свое дифференциальное исчисление раньше появления «Начал» Ньютона. Лондонское королевское общество, рассмотрев дело, признало, что метод Лейбница в сущности тожествен с методом Ньютона, а поэтому первенство должно быть признано за английским математиком. Приговор этот, произнесенный 24 апреля 1712 года и в высшей степени раздосадовавший Лейбница, был, конечно, односторонен, так как аналитический метод Лейбница более абстрактен и более общ, чем метод флюксий. Но Лейбниц, в пылу полемики, в свою очередь писал несправедливейшие вещи, совершенно отвергая права Ньютона. Сторону Лейбница держали братья Бернулли и многие другие математики континента; в Англии, частью и во Франции, держали сторону Ньютона. Справедливее всех решила этот спор тогда же принцесса Каролина, которая всеми силами, хотя и безуспешно, пыталась примирить противников. Она писала Лейбницу:
«С настоящим прискорбием вижу, что люди такой научной величины, как Вы и Ньютон, не могут помириться. Мир бесконечно мог бы выиграть, если бы можно было вас сблизить, но великие люди подобны женщинам, которые ссорятся из-за любовников. Вот мое суждение о вашем споре, господа!» «Удивляюсь, – пишет она в следующем письме, – неужели, если Вы или Ньютон открыли одно и то же одновременно или один раньше, другой позднее, то из этого следует, чтобы вы растерзали друг друга! Вы оба – величайшие люди нашего времени. Доказывайте Вы нам, что мир не имеет нигде пустоты; Ньютон и Кларк пусть доказывают пустоту. Мы, графиня Бюккебург, Пёлльниц и я, будем присутствовать и изобразим в оригинале „Ученых женщин“ Мольера».
Как сказано, полемика, затеянная Лейбницем, через посредство принцессы Каролины, с английским богословом Кларком, была лишь продолжением борьбы с Ньютоном. Лейбниц знал, что Кларк пишет если не под диктовку Ньютона, то по его указаниям. Это заставило немецкого философа писать необычайно запальчиво. Он дошел до того, что обвинял Ньютона чуть ли не в атеизме и безнравственности.
Принцесса Каролина преклонялась перед «Теодицеей» Лейбница: книга эта вообще произвела огромное впечатление, тотчас была переведена на латинский язык и стала настольной книгой всех светских людей. Каролина хотела видеть также английский перевод «Теодицеи» и обратилась к богослову Кларку, поклоннику Ньютона. В последний год жизни Лейбница, с ноября 1715 по ноябрь 1716, между ним и Кларком завязалась философско-богословская полемика. Лейбниц напал на всю английскую школу: на Локка за его сенсуализм, на Ньютона – за его математическую философию природы и особенно за то, что Ньютон однажды высказал взгляд на пространство как на «чувствилище» (sensorium) божества, относящееся к божеству, как мозг к душе. Кларк, в свою очередь, жестоко нападал на «предустановленную гармонию», которая делает излишними дальнейшие вмешательства божества в естественный ход вещей, и, следуя Ньютону, сравнивал божество с часовщиком, периодически чистящим и починяющим построенный им механизм. Это в области метафизики и богословия; что касается науки, Лейбниц отвергал учение Ньютона о всемирном тяготении и вместо этого пытался подставить нечто вроде декартовских вихрей.
Последнее (пятое) письмо Кларка было послано принцессой Лейбницу, но осталось без ответа. Не успев на него ответить, Лейбниц умер.
Кроме полемики с Ньютоном и Кларком, последние годы Лейбница были отравлены до невозможности утомившею его назойливостью Георга I, постоянно делавшего ему выговоры за неаккуратное составление истории его династии. Этот король обессмертил себя рескриптом на имя ганноверского правительства, где официально выражено порицание Лейбницу, и великий философ публично назван человеком, которому не следует верить. На этот рескрипт Лейбниц ответил полным достоинства письмом, в котором писал: «Никогда не думал, что первым моим актом по восшествии Вашего Величества на престол (английский) будет апология». Когда Лейбниц написал девять десятых всего труда, работая и день, и ночь, страдая глазами от архивных занятий, которые были ему не по возрасту, король утверждал, что Лейбниц ничего не делает и забывает свои обещания, – его досадовало, что история не доведена до его собственно благополучного царствования. Последние два года жизни в Ганновере были для Лейбница настоящей пыткой. «Ганновер – моя тюрьма»,– сказал он однажды. В довершение всего, приставленный к Лейбницу помощник, Георг Экгардт, оказался одним из тех людей, о которых сложилась пословица: «Нет великого человека для его лакея». Экгардт был все что угодно: льстив и лукав, как лакей, и при случае следил за Лейбницем в качестве шпиона, докладывая, например, королю и его министру Бернсторфу, что Лейбниц, по дряхлости, недостаточно работает. Когда Лейбниц заболел продолжительной болезнью, Экгардт писал: «Ничто более не поставит его на ноги, вот если царь и еще дюжина монархов дадут ему надежду на новые пенсии, тогда сразу начнет ходить». На другой день Лейбниц умер.
Любопытно сравнить эту теорию с весьма сходными утверждениями эволюционистов, у которых роль божества играет механическое приспособление, создающее мир, наиболее приспособленный
Выдающийся немецкий философ, ученый, педагог Готфрид Вильгельм Лейбниц (Leibniz G.W., 01.07.1646-14.11.1716) родился в Лейпциге в семье профессора нравственной философии Лейпцигского университета. Ребенком Готфрид целыми днями просиживал в отцовской библиотеке, читая Платона, Аристотеля, Цицерона, Декарта. "Раньше, чем я стал слушать лекции, я уже хорошо знал историю и поэтов". В 17 лет с целью более серьезного изучения математики переезжает в Йену. Кроме математики, увлекается историей, археологией, юриспруденцией. Возвратившись в родной Лейпциг, пишет первую научную работу. Затем полоса путешествий: Альтдорф, Нюрнберг, Франкфурт, Майнц. Тогда же разрабатывается проект экспедиции в Египет, которым через век с лишним заинтересуется Наполеон.
26 лет от роду Лейбниц оказывается в Париже, где под руководством Христиана Гюйгенса продолжает совершенствоваться в математике. 1673 год: Лейбниц изобретает счетную арифметическую машину, а еще через 10 лет публикует свой знаменитый труд по дифференциальному исчислению.
Однако в рамках математики Лейбницу тесно. Он вдруг принимает предложение написать "Историю Брауншвейгского дома", три года собирает материалы, но в конце концов создает совсем не то, что от него ждут, - обширнейший научный труд о прошлом земли, рождении гор, морей и океанов. Избранный членом Парижской академии наук, он задумывается и об организации науки в Германии. В 1700 году Лейбниц принимает участие в создании Берлинской академии наук и становится первым ее президентом.
Длительное время Лейбница волновал вопрос объединения всех христианских государств перед лицом угрозы Европе со стороны Османской империи. Вероятно, на этой почве у него возник и интерес к России, которую он считал главным форпостом Европы на Востоке, главным щитом европейской цивилизации. Со временем Россия начала занимать Лейбница сама по себе. "Россия рассматривалась Лейбницем не просто как средство к цели, но скорее как самоцель (sondern durсhaus als Selbst Zweck)... не как простой объект культурных устремлений, а прежде всего как субъект, имеющий всемирно-историческое значение, который был предназначен для величайших целей своеобразной неповторимостью своей индивидуальности, своих жизненных установок и неиспользованных возможностей"1.
Лейбниц полагал, что история творится исключительно выдающимися личностями. Этим в значительной степени объясняется его повышенный, можно даже сказать, преувеличенный интерес к фигуре Петра I, страстное стремление сблизиться с русским самодержцем. Во время их встречи в Торгау в 1711 году 65-летний ученый говорил царю: "Мы исходим от одной точки отправления, государь, оба славяне, принадлежащие к расе, судьбы которой никто не может предвидеть, мы оба созидатели будущих веков..." Действительно, Лейбниц считал себя славянином - еще одна причина его особого отношения к России. В автобиографической заметке он утверждал: "Лейбницы, раньше Любенцы, славянское имя, род в Польше (...Leibnitiorum, sive Lubenecziorum, nomen slavonicum, familia in Polonia)". А поссорившись с городом Лейпцигом, опубликовал следующее заявление: "Пусть Германия умерит свою гордость; родившись, я принес с собой не только немецкий гений, это гений славянской расы, пробудившийся во мне на родине схоластики".
"Я предпочел бы видеть науки буйно цветущими у русских, - писал Лейбниц российскому канцлеру графу Г.И.Головкину, - нежели видеть их посредственно возделанными в Германии. Страна, где это пойдет лучше всего (имеется в виду Россия. - С.М.), будет той, которая станет для меня наиболее дорогой, ибо это принесет пользу всему человеческому роду... Ведь подлинные сокровища человеческого рода суть искусства и науки. Они более всего отличают людей от животных и народы цивилизованные от варваров"2.
Свой тезис о всемирно-исторической роли России Лейбниц обосновывал в русле разработанной им концепции "культурного круговорота", сходной с теорией исторических циклов итальянца Джамбаттисты Вико: всемирная цивилизация, прогрессируя, обрела, наконец, достойный и надежный приют в новой России; получив здесь свое высшее развитие, она в конце концов возвратится к исходному пункту - в Грецию. "Ибо в вашем государстве, - писал Лейбниц Петру I, - все, что касается до науки, еще ново и подобно листу белой бумаги, а потому можно избегнуть многих ошибок, которые вкрались в Европе постепенно и незаметно"3.
Можно сказать, что Лейбниц работал для России не покладая рук. Он предложил Петру I целый ряд проектов, среди которых был проект улучшения судоходства путем прокладки каналов, объединивших бы в единую гидросистему Азовское, Каспийское, Черное, Балтийское и Белое моря. Немецкий ученый считал важным выяснить, отделена ли Россия от Америки проливом. Именно под его влиянием Петр организовал экспедицию Беринга, открывшего пролив. Составил Лейбниц и план развития науки и обновления в России: "Просвещение народа... требует учреждения низших и высших школ как для изучения наук и художеств, так и для телесных упражнений. Для этого необходимо сделать выбор хороших преподавателей, которые умели бы вести детей и юношество не только путем науки, но и добродетели"4. Согласно этому плану учебные и научные учреждения делились на три группы: школы и училища для детей, университеты для юношества и академии для взрослых. В одном из писем российскому императору Лейбниц развивал мысль о введении коллегиального управления во всех социальных институтах, в том числе в Академии наук.
Конечно, далеко не все предложения Лейбница были приняты и осуществлены. Идущие, безусловно, от чистого сердца, они зачастую носили явно утопический характер, не учитывая реальных потребностей России - страны, в которой Лейбниц так и не побывал, а иногда попросту не поспевали за происходившими в России переменами. Петр I использовал только то, что подсказывал ему его государственный гений. Однако он высоко ценил бескорыстие немецкого ученого, желавшего "видеть ее (Россию. - С.М.) в цветущем состоянии (in einem bluhenden Zustand zu sehen)", дожить до поры, когда русские университеты принесут стране пользу, "какую невозможно описать пером", всемерно способствовать тому, чтобы из недр русского народа вышли "такие же хорошие и даже лучшие ученые, чем те, которых можно найти где-либо в Европе (und noch wohl besser als sie in einem Orte von Europe)5. Лейбниц был зачислен на русскую службу в ранге тайного советника с весьма значительным годовым окладом в 1000 ефимок.
После смерти Петра I имя Готфрида Вильгельма Лейбница в России начало забываться. Его знают как великого философа и математика. И мало кто вспоминает теперь, что это был столь же великий друг и доброжелатель нашей страны, одним из первых в Европе провозгласивший ее всемирно-историческое значение и служивший ей верой и правдой.
1Richter L. Leibniz und sein Russlandbild. Berlin, 1946. S.23.
2Сборник писем и мемориалов Лейбница, относящихся к России и Петру Великому. СПб., 1873. С.203.
3Герье В. Лейбниц и его век. СПб., 1871. Т.2. С.133.
4Там же. С.16-17.
5Сборник писем и мемориалов... С.364, 369.
