Владимир Владимирович Набоков

«Дар»

Герой романа — Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода — бедствует в Берлине второй половины 20-х гг., зарабатывая частными уроками и публикуя в русских газетах ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в себе огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки, единственный его кумир среди современников — поэт Кончеев. С ним он и ведёт неустанный внутренний диалог «на языке воображения». Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счастливых предчувствий, и жизнь его не омрачается ни бедностью, ни неопределённостью будущего. Он постоянно ловит в пейзаже, в обрывке трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего счастья, которое для него состоит из любви и творческой самореализации.

Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живёт с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного, надрывного «menage, а trois») обещает ему показать восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается статьёй из старой берлинской газеты — статьёй совершенно о другом. Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором тяжеловесных курьёзов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке смешных неудач и ошибок, — завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает сквозная тема «Дара» — тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев забыл ключи от неё в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская молодёжь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намёк судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.

Во второй же Чердынцев принимает в Берлине мать, приехавшую к нему из Парижа. Его квартирная хозяйка, фрау Стобой, нашла для неё свободную комнату. Мать и сын вспоминают Чердынцева-старшего, отца героя, пропавшего без вести в своей последней экспедиции, где-то в Центральной Азии. Мать все ещё надеется, что он жив. Сын, долго искавший героя для своей первой серьёзной книги, задумывает писать биографию отца и вспоминает о своём райском детстве — экскурсиях с отцом по окрестностям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении этюдов, сладости уроков, — но чувствует, что из этих разрозненных заметок и мечтаний книга не вырисовывается: он слишком близко, интимно помнит отца, а потому не в состоянии объективировать его образ и написать о нем как об учёном и путешественнике. К тому же в рассказе о его странствиях сын слишком поэтичен и мечтателен, а ему хочется научной строгости. Материал ему одновременно и слишком близок, и временами чужд. А внешним толчком к прекращению работы становится переезд Чердынцева на новую квартиру. Фрау Стобой нашла себе более надёжную, денежную и благонамеренную постоялицу: праздность Чердынцева, его сочинительство смущали её. Чердынцев остановил свой выбор на квартире Марианны Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему нравилась эта пара (престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с московским выговором и московскими же застольными шуточками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы ненароком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого брака, а её подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на переделку.

Знакомство Чердынцева с Зиной, которая давно заочно влюблена в него по стихам, составляет тему третьей главы. У них множество общих знакомых, но судьба откладывала сближение героев до благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна, начитанна, тонка, её страшно раздражает жовиальный отчим (отец её — еврей, первый муж Марианны Николаевны — был человек музыкальный, задумчивый, одинокий). Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об её отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с ним по Берлину, где все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют долгие томительные поцелуи, но ничего более. Неразрешённая страсть, ощущение близящегося, но медлящего счастья, радость здоровья и силы, освобождающийся талант — все это заставляет Чердынцева начать наконец серьёзный труд, и трудом этим по случайному стечению обстоятельств становится «Жизнь Чернышевского». Фигурой Чернышевского Чердынцев увлёкся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в результате долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в послереволюционной России все стало так серо, скучно и однообразно? Он обращается к знаменитой эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но обнаруживает в жизни Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии всех последующих поколений, отравленных обманной простотой дешёвого, плоского прагматизма.

«Жизнь Чернышевского», которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множество врагов и наделали скандал в эмиграции (сначала книга была опубликована без этой главы), посвящена развенчанию именно русского материализма, «разумного эгоизма», попытки жить разумом, а не чутьём, не художнической интуицией. Издеваясь над эстетикой Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает его любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в литературу и общественную жизнь после освобождения… В крови Чернышевского есть та самая «частичка гноя», о которой он говорил в предсмертном бреду: неумение органично вписаться в мир, неловкость, физическая слабость, а главное — игнорирование внешней прелести мира, стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот на вид прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на возможность общественного переустройства, в то время как никакое общественное переустройство не может и не должно занимать художника, отыскивающего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший эстетический смысл, узор намёков и совпадений. Эта глава написана со всем блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой главе сбываются все мечты Чердынцева: его книга увидела свет при содействии того самого добряка Баха, над пьесой которого он покатывался со смеху. Её расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: её мать и отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц остаются вдвоём. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь рассказом о смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в будущую жизнь. «Ничего нет, — говорит он перед смертью, прислушиваясь к плеску воды за занавешенными окнами. — Это так же ясно, как-то, что идёт дождь». А на улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских поливает цветы на балконе.

Тема ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от квартиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Марианна Николаевна, и влюблённые после почти свадебного ужина оказываются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердынцева к Зине — любовь, которая вплотную подошла к своему счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, — не нуждается в ключах и кровле.

Берлин. Вторая половина двадцатых годов. Федор Константинович Годунов-Чердынцев, подрабатывает частными уроками и публикует свои стихи о детстве. Он полон сил и мечтает о литературной карьере. Эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (псевдоним, взятый в честь кумира интеллигенции) приглашает в гости Чердынцева, якобы прочесть рецензию на его книгу. Но Чернышевский разыграл Чердынцева и показал совершенно другую статью из газеты. В последующие визиты, Чердынцев все не решается заговорить со своим кумиром – Кончеевым.

В первой главе сюжет начинает завязываться, он знакомится с будущей возлюбленной Зиной Мерц.

Во второй главе, к Чердынцеву приезжает мать. За разговорами, они вспоминают пропавшего безвести отца, надеясь, что он жив. Чердынцев переехал на новую квартиру. Причем понравилась ему не квартира, не хозяева, а платье, найденное в одной из комнат. Зов судьбы был услышан.

Хоть платье и не принадлежало Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого брака. Его принесла на передел подруга Зины.

Третья глава посвящена отношениям с Зиной. Она очень не хотела, чтобы родители узнали про нее с Чердынцевым. Приближающееся счастье, побуждает Чердынцева к серьезной работе. Этим серьезным произведением оказывается «Жизнь Чернышевского». Чердынцева к написанию книги побудили размышления о причине, не позволившей Чернышевскому выстроить правильную и гармоничную жизнь. Этой причиной оказалось нарушенное духовное развитие поколений, выращенного на принципах дешевого прагматизма.

Четвертую главу исключили из книги, за несоответствие идеям того времени. Она высмеивала русский материализм и попытки жить умом. Глава преисполнена набоковской иронией.

В пятой главе, книга была издана, не без помощи Баха, над пьесой которого Чердынцев посмеивался. Она понравилась самому Кончееву, дружить с которым так хотел Чердынцев. Отчим и мать покинули Берлин и, благодаря этому наладились отношения с Зиной.

Все эти события, омрачила только смерть Чернышевского, тот перестал верить в жизнь.

Герой романа - Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода - бедствует в Берлине второй половины 20-х гг., зарабатывая частными уроками и публикуя в русских газетах ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в себе огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки, единственный его кумир среди современников - поэт Кончеев. С ним он и ведет неустанный внутренний диалог «на языке воображения». Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счастливых предчувствий, и жизнь его не омрачается ни бедностью, ни неопределенностью будущего. Он постоянно ловит в пейзаже, в обрывке трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего счастья, которое для него состоит из любви и творческой самореализации.

Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живет с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного, надрывного «menage, а trois») обещает ему показать восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается статьей из старой берлинской газеты - статьей совершенно о другом. Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке смешных неудач и ошибок, - завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает сквозная тема «Дара» - тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намек судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.

Герой романа — Федор Констан-ти-нович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаме-ни-того энто-мо-лога, отпрыск аристо-кра-ти-че-ского рода — бедствует в Берлине второй поло-вины 20-х гг., зара-ба-тывая част-ными уроками и публикуя в русских газетах носталь-ги-че-ские двена-дца-ти-стишия о детстве в России. Он чувствует в себе огромный лите-ра-турный потен-циал, ему скучны эмигрант-ские поси-делки, един-ственный его кумир среди совре-мен-ников — поэт Кончеев. С ним он и ведёт неустанный внут-ренний диалог «на языке вооб-ра-жения». Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счаст-ливых пред-чув-ствий, и жизнь его не омра-ча-ется ни бедно-стью, ни неопре-де-лён-но-стью буду-щего. Он посто-янно ловит в пейзаже, в обрывке трам-вай-ного разго-вора, в своих снах приметы буду-щего счастья, которое для него состоит из любви и твор-че-ской само-ре-а-ли-зации.

Роман начи-на-ется с розыг-рыша: приглашая Чердын-цева в гости, эмигрант Алек-сандр Яковлевич Черны-шев-ский (еврей-выкрест, он взял этот псев-доним из уважения к кумиру интел-ли-генции, живёт с женой Алек-сан-дрой Яковлевной, его сын недавно застре-лился после стран-ного, надрыв-ного «menage, а trois») обещает ему пока-зать востор-женную рецензию на только что вышедшую чердын-цев-скую книжку. Рецензия оказы-ва-ется статьёй из старой берлин-ской газеты — статьёй совер-шенно о другом. Следу-ющее собрание у Черны-шев-ских, на котором редактор эмигрант-ской газеты публи-цист Васи-льев обещает всем знаком-ство с новым даро-ва-нием, обора-чи-ва-ется фарсом: вниманию собрав-шихся, в том числе Кончеева, пред-ло-жена фило-со-фи-че-ская пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказы-ва-ется набором тяже-ло-весных курьёзов. Добряк Бах не заме-чает, что все присут-ству-ющие давятся смехом. В довер-шение всего Чердынцев опять не решился заго-во-рить с Конче-евым, и их разговор, полный объяс-нений во взаимном уважении и лите-ра-турном сход-стве, оказы-ва-ется игрой вооб-ра-жения. Но в этой первой главе, повест-ву-ющей о цепочке смешных неудач и ошибок, — завязки буду-щего счастья героя. Здесь же возни-кает сквозная тема «Дара» — тема ключей: пере-езжая на новую квар-тиру, Чердынцев забыл ключи от неё в макин-тоше, а вышел в плаще. В этой же главе белле-трист Романов пригла-шает Чердын-цева в другой эмигрант-ский салон, к некоей Марга-рите Львовне, у которой бывает русская моло-дёжь; мель-кает имя Зины Мерц (будущей возлюб-ленной героя), но он не отзы-ва-ется на первый намёк судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному пред-на-зна-ченной женщиной откла-ды-ва-ется до третьей главы.

Во второй же Чердынцев прини-мает в Берлине мать, прие-хавшую к нему из Парижа. Его квар-тирная хозяйка, фрау Стобой, нашла для неё свободную комнату. Мать и сын вспо-ми-нают Чердын-цева-стар-шего, отца героя, пропав-шего без вести в своей последней экспе-диции, где-то в Центральной Азии. Мать все ещё наде-ется, что он жив. Сын, долго искавший героя для своей первой серьёзной книги, заду-мы-вает писать биографию отца и вспо-ми-нает о своём райском детстве — экскур-сиях с отцом по окрест-но-стям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении этюдов, сладости уроков, — но чувствует, что из этих разроз-ненных заметок и мечтаний книга не выри-со-вы-ва-ется: он слишком близко, интимно помнит отца, а потому не в состо-янии объек-ти-ви-ро-вать его образ и напи-сать о нем как об учёном и путе-ше-ствен-нике. К тому же в рассказе о его стран-ствиях сын слишком поэтичен и мечта-телен, а ему хочется научной стро-гости. Мате-риал ему одновре-менно и слишком близок, и време-нами чужд. А внешним толчком к прекра-щению работы стано-вится переезд Чердын-цева на новую квар-тиру. Фрау Стобой нашла себе более надёжную, денежную и благо-на-ме-ренную посто-я-лицу: празд-ность Чердын-цева, его сочи-ни-тель-ство смущали её. Чердынцев оста-новил свой выбор на квар-тире Мари-анны Нико-ла-евны и Бориса Ивано-вича Щеголевых не потому, что ему нрави-лась эта пара (преста-релая мещанка и бодрячок-анти-семит с москов-ским выго-вором и москов-скими же застоль-ными шуточ-ками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы нена-роком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье принад-ле-жало совсем не Зине Мерц, дочери Мари-анны Нико-ла-евны от первого брака, а её подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на пере-делку.

Знаком-ство Чердын-цева с Зиной, которая давно заочно влюб-лена в него по стихам, состав-ляет тему третьей главы. У них множе-ство общих знакомых, но судьба откла-ды-вала сбли-жение героев до благо-при-ят-ного момента. Зина язви-тельна, остро-умна, начи-танна, тонка, её страшно раздра-жает жови-альный отчим (отец её — еврей, первый муж Мари-анны Нико-ла-евны — был человек музы-кальный, задум-чивый, одинокий). Она кате-го-ри-чески проти-вится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об её отно-ше-ниях с Чердын-цевым. Она огра-ни-чи-ва-ется прогул-ками с ним по Берлину, где все отве-чает их счастью, резо-ни-рует с ним; следуют долгие томи-тельные поцелуи, но ничего более. Нераз-ре-шённая страсть, ощущение близя-ще-гося, но медля-щего счастья, радость здоровья и силы, осво-бож-да-ю-щийся талант — все это застав-ляет Чердын-цева начать наконец серьёзный труд, и трудом этим по случай-ному стечению обсто-я-тельств стано-вится «Жизнь Черны-шев-ского». Фигурой Черны-шев-ского Чердынцев увлёкся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной проти-во-по-лож-ности биографии Черны-шев-ского его собственной, но в резуль-тате долгих поисков ответа на муча-ющий его вопрос: отчего в после-ре-во-лю-ци-онной России все стало так серо, скучно и одно-об-разно? Он обра-ща-ется к знаме-нитой эпохе 60-х гг., именно отыс-кивая винов-ника, но обна-ру-жи-вает в жизни Черны-шев-ского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою жизнь гармо-ни-чески, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии всех после-ду-ющих поко-лений, отрав-ленных обманной простотой дешё-вого, плос-кого праг-ма-тизма.

«Жизнь Черны-шев-ского», которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множе-ство врагов и наде-лали скандал в эмиграции (сначала книга была опуб-ли-ко-вана без этой главы), посвя-щена развен-чанию именно русского мате-ри-а-лизма, «разум-ного эгоизма», попытки жить разумом, а не чутьём, не худож-ни-че-ской инту-и-цией. Изде-ваясь над эсте-тикой Черны-шев-ского, его идил-ли-че-скими утопиями, его наивным эконо-ми-че-ским учением, Чердынцев горячо сочув-ствует ему как чело-веку, когда описы-вает его любовь к жене, стра-дания в ссылке, геро-и-че-ские попытки вернуться в лите-ра-туру и обще-ственную жизнь после осво-бож-дения... В крови Черны-шев-ского есть та самая «частичка гноя», о которой он говорил в пред-смертном бреду: неумение орга-нично вписаться в мир, нелов-кость, физи-че-ская слабость, а главное — игно-ри-ро-вание внешней прелести мира, стрем-ление все свести к рацее, пользе, прими-тиву... Этот на вид праг-ма-ти-че-ский, а на самом деле глубоко умозри-тельный, абстрактный подход все время мешал Черны-шев-скому жить, дразнил его надеждой на возмож-ность обще-ствен-ного пере-устрой-ства, в то время как никакое обще-ственное пере-устрой-ство не может и не должно зани-мать худож-ника, отыс-ки-ва-ю-щего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший эсте-ти-че-ский смысл, узор намёков и совпа-дений. Эта глава напи-сана со всем блеском набо-ков-ской иронии и эрудиции. В пятой главе сбыва-ются все мечты Чердын-цева: его книга увидела свет при содей-ствии того самого добряка Баха, над пьесой кото-рого он пока-ты-вался со смеху. Её расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: её мать и отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц оста-ются вдвоём. Полная лику-ю-щего счастья, эта глава омра-ча-ется лишь рассказом о смерти Алек-сандра Яковле-вича Черны-шев-ского, который умер, не веря в будущую жизнь. «Ничего нет, — говорит он перед смертью, прислу-ши-ваясь к плеску воды за зана-ве-шен-ными окнами. — Это так же ясно, как то, что идёт дождь». А на улице в это время сияет солнце, и соседка Черны-шев-ских поли-вает цветы на балконе.

Тема ключей всплы-вает в пятой главе: свои ключи от квар-тиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Мари-анна Нико-ла-евна, и влюб-лённые после почти свадеб-ного ужина оказы-ва-ются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюне-вальд-ском лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердын-цева к Зине — любовь, которая вплотную подошла к своему счаст-ли-вому разре-шению, но разре-шение это от нас скрыто, — не нужда-ется в ключах и кровле.

Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живет с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного, надрывного «menage, а trois») обещает ему показать восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается статьей из старой берлинской газеты - статьей совершенно о другом. Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается игрой воображения. Но в этой первой главе, повествующей о цепочке смешных неудач и ошибок, - завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает сквозная тема «Дара» - тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намек судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.

Во второй же Чердынцев принимает в Берлине мать, приехавшую к нему из Парижа. Его квартирная хозяйка, фрау Стобой, нашла для нее свободную комнату. Мать и сын вспоминают Чердынцева-старшего, отца героя, пропавшего без вести в своей последней экспедиции, где-то в Центральной Азии. Мать все ещё надеется, что он жив. Сын, долго искавший героя для своей первой серьезной книги, задумывает писать биографию отца и вспоминает о своем райском детстве - экскурсиях с отцом по окрестностям усадьбы, ловле бабочек, чтении старых журналов, решении этюдов, сладости уроков, - но чувствует, что из этих разрозненных заметок и мечтаний книга не вырисовывается: он слишком близко, интимно помнит отца, а потому не в состоянии объективировать его образ и написать о нем как об ученом и путешественнике. К тому же в рассказе о его странствиях сын слишком поэтичен и мечтателен, а ему хочется научной строгости. Материал ему одновременно и слишком близок, и временами чужд. А внешним толчком к прекращению работы становится переезд Чердынцева на новую квартиру. Фрау Стобой нашла себе более надежную, денежную и благонамеренную постоялицу: праздность Чердынцева, его сочинительство смущали её. Чердынцев остановил свой выбор на квартире Марианны Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему нравилась эта пара (престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с московским выговором и московскими же застольными шуточками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы ненароком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого брака, а её подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на переделку.

Знакомство Чердынцева с Зиной, которая давно заочно влюблена в него по стихам, составляет тему третьей главы. У них множество общих знакомых, но судьба откладывала сближение героев до благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна, начитанна, тонка, её страшно раздражает жовиальный отчим (отец её - еврей, первый муж Марианны Николаевны - был человек музыкальный, задумчивый, одинокий). Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об её отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с ним по Берлину, где все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют долгие томительные поцелуи, но ничего более. Неразрешенная страсть, ощущение близящегося, но медлящего счастья, радость здоровья и силы, освобождающийся талант - все это заставляет Чердынцева начать наконец серьезный труд, и трудом этим по случайному стечению обстоятельств становится «Жизнь Чернышевского». Фигурой Чернышевского Чердынцев увлекся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в результате долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в послереволюционной России все стало так серо, скучно и однообразно? Он обращается к знаменитой эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но обнаруживает в жизни Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии всех последующих поколений, отравленных обманной простотой дешевого, плоского прагматизма.

«Жизнь Чернышевского», которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множество врагов и наделали скандал в эмиграции (сначала книга была опубликована без этой главы), посвящена развенчанию именно русского материализма, «разумного эгоизма», попытки жить разумом, а не чутьем, не художнической интуицией. Издеваясь над эстетикой Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает его любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в литературу и общественную жизнь после освобождения… В крови Чернышевского есть та самая «частичка гноя», о которой он говорил в предсмертном бреду: неумение органично вписаться в мир, неловкость, физическая слабость, а главное - игнорирование внешней прелести мира, стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот на вид прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на возможность общественного переустройства, в то время как никакое общественное переустройство не может и не должно занимать художника, отыскивающего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший эстетический смысл, узор намеков и совпадений. Эта глава написана со всем блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой главе сбываются все мечты Чердынцева: его книга увидела свет при содействии того самого добряка Баха, над пьесой которого он покатывался со смеху. Её расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: её мать и отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц остаются вдвоем. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь рассказом о смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в будущую жизнь. «Ничего нет, - говорит он перед смертью, прислушиваясь к плеску воды за занавешенными окнами. - Это так же ясно, как-то, что идет дождь». А на улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских поливает цветы на балконе.

Тема ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от квартиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Марианна Николаевна, и влюбленные после почти свадебного ужина оказываются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердынцева к Зине - любовь, которая вплотную подошла к своему счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, - не нуждается в ключах и кровле.